Онлайн книга «Золотой ключ, или Похождения Буратины. Claviculae»
|
Сейчас я собрался нести их в починку. Да, они служат мне до сих пор, эти английские ботинки. Перед этим я выковырял, что в них было. Бумажка закаменела, но я всё-таки её развернул. Буковки аккуратные, каждая стоит отдельно. Бумажка придаёт мне уверенности, что всё случившееся произошло на самом деле. + + + — Отчёт от Магнезия Заветренного, — читал я с выражением, стоя на сцене. — О моём росте как поэта и как мыслителя. Пункт первый. Тут я почувствовал на себе взгляд Фиолетова. Мне не понравился этот взгляд Фиолетова. В этом взгляде было много лишнего. Меня оно разозлило. Я встал в позу и начал: — Моё творческое, поэтическое credo — апелльясьён пар экселлянс, и я не обязан знать, что это значит. Меня интересуют вещи, а не слова, точнее сказать — слова меня интересуют как вещи, в качестве вещей. "Апелльясьён пар экселлянс" прекрасно звучит, и мне, как поэту, этого достаточно, чтобы сделать эти слова своим девизом, своим дерзким вызовом. Их значение я бросаю критикам, как обглоданную кость — псам. Прочитав этот бред эгоманьяка, я глотнул воздуха и продолжил: — Пункт второй. Я открыл, что в хорошем стихотворении мало прилагательных. В очень хорошем, почти гениальном, их может быть сколько угодно, но они уже утрачивают природу эпитета, становятся такой же словесной плотью, резонатором прадревнего поэтического гула, как и все остальные слова, буквы, прочерки и подчерки, гениально точные в своей точности точки, и даже запятые, эти кошачьи коготки слов, запущенные в водоворот гуления. Гениальное же стихотворение ни на что не похоже, и говорить о нём бессмысленно: его единственным описанием является оно само. И даже это описание — приблизительное и неточное. Про себя я подумал, что последние фразы стоит запомнить. Такие фразы нравятся женщинам, почему-то подумал я. (Да, мысль девственника, в чего же вы ещё хотели.) — Пункт третий. Совершив девять, три и потом ещё четыре духовных подвига, в сумме пятнадцать, я совершенно освободился от влияния фармазона и безвкусёра Вячеслава Иванова. В связи с этим я написал поэму, полностью уничтожающую самого Иванова и его поэзию. Её я публике предоставлю… Самым поразительным было то, что меня слушали. Покорно слушали меня все эти люди, покорно и даже внимательно. Чувство было, будто они обязаны всё это терпеть. — Эпиграф! — крикнул я, встряхивая в воздухе кистью левой руки. — Всё грех, что действие. Вячеслав Иванов. — Насколько припоминаю, Вячеслав Иванов этого не говорил, — тихо, но как-то очень веско сказал Фиолетов. — Скажет ещё, — возразил я нахально. (Я не ошибся.) — Второй эпиграф. Не добро быти человеку единому. Автор не указан. Лицо прыщавого как-то резко выделилось среди сидящих и стоящих. Не знаю как, но я увидел на нём одобрение — глумливое, но отчётливое. Это меня ободрило. Громко откашлявшись, я начал: — У Бога несть частей. В особь — срамных. В частях есть срам. Они всегда суть уды, Совокуплений жаждущие… Тут я несколько поперхнулся. Но вспомнил о полтиннике и почему-то об Иде. Мне пришло в голову, что, если я хорошо прочитаю это идиотское и похабное стихотворение, она будет моей. Не знаю, в каких подвалах мозга зародилась эта мысль. Однако тогда она мной овладела. Я кое-как закончил четверостишие и начал второе, — Всё похотно. Течёт от всех мастей Тяжёлый дух, в тоске изнемогая… Ида, как мне показалось, поморщилась. Но мне было всё равно. Меня охватил какой-то скверный азарт. Дальше я читал почти с энтузиазмом. + + + Всё грех, что действие. Вячеслав Иванов. Не добро быти человеку единому. У Бога несть частей. В особь — срамных. В частях есть срам. Они всегда суть уды, Совокуплений жаждущие. В них Нечистопламенные тлеют зуды. Всё похотно. Течёт от всех мастей Тяжёлый дух, в тоске изнемогая: Любая часть, ано изъян частей - Иль шмат срамной, или дыра влага́я. Всё блудом полно. Лепятся впотьмах Частицы вещества в слепом томленьи, Складая плоть вселенскую. Ей в пах Змеит душа с похабным вожделеньем. Всё дышит блудом. Числа нечисты. И все пространства, аки суки, течны, И функции разверстывают рты, Где их значенья ёрзают. Извечно Всё трётся — камни, травы и цветы, Душа об тело срамно пламенеет, И грех во грех бесовски жмёт персты, И добродетель маткой стервенеет. Луч мнёт гладь вод, гора труди́т долину, И Пустоты разъятую Махину Пронзает Времени стремительный Колосс! Всё похотно! И Бог лишь чист и прост. Но Бог далёк и холоден. Один Ты в гуще подлой тьмы варился, плавал - И варево мiров мешал наш Господин, Проворный дух, неутомимый Дьявол. И он частями тож не обделён — И теми обладая, и иными, Но так промеж собой он разделён, Что несть соединений промеж ними: Он срамный шмат лелеет на лице, В затыльной ямке — тайную вагину, И исступлённо кружится в танце́, Стремясь поять другую половину: Познать желая самого себя, В свой свищ загнать свой прыщ замысля дерзко, Он крутится, и, уды теребя, Себе утехи ищет богомерзкой, И самое пространство тщит свернуть, Чтоб самого себя ж и подъебнуть. Что ж человек? Он волен избирать Иль образ Божий, или путь обычный. И те, кому на дольнее насрать, Приобретают горнюю добычу, Но и другое осудить нельзя - Быть частью средь частей, жить светом отражённым. И мужа повлечёт обычная стезя - Быть псом ебливым с пастью обнажённой, И будут жёны, псицы ещё те, И будет жизнь с её насущным блудом. Ничто не пребывает в чистоте И не пребудет. Разве только чудом: Бывает миг — ослабнет крепость уз, Что держат нас в обителях сорома. Темна luxuria, но Вечной Правды lux |