Онлайн книга «Прерванная дружба»
Когда Рене в сумерках вернулся, Маршан встретил его у входа в палатку. – Я буду дежурить около него и ночью. Ему стало хуже. – Вы дали ему опий? – Дал немного, но почти безрезультатно – слишком сильный приступ. Если боль не утихнет, придётся дать большую дозу. Входите, он вас спрашивал. Рене вошёл один. Риварес схватил его за руку. – Отправьте Маршана спать. Он не должен быть сегодня здесь. Я объясню потом. – Он хочет, чтобы сегодня около него дежурил я, – сказал Рене, вернувшись к Маршану. – Так как же нам быть? – Самое главное – не волновать его. Оставайтесь, я вам доверяю. Рене записал, что нужно делать. – Постарайтесь обойтись без опия, – сказал Маршан, – через час, если приступ не прекратится, позовите меня, а если он начнёт бредить, то и раньше. Это легко может случиться. Не уходите, если он задремлет. Я не сразу лягу. Когда Маршан ушёл, Риварес знаком подозвал Рене. Голос его был так тих, что пришлось наклониться, чтобы его расслышать. – Обещайте мне… не звать его… что бы ни случилось, даже если я сам буду просить… – Но он может помочь вам. Он даст вам опий. – Он может напиться, а Гийоме может… С вами я в безопасности. Он заговорил более отчётливо, превозмогая себя: – Раньше во время таких припадков у меня иногда начинался бред. Как знать, что я могу наговорить? Хотелось бы вам, чтоб ваши секреты знал Маршан? Рене заколебался, вспомнив про бабочку и корзины для рыбы. – Как хотите, – сказал он наконец. – Обещаю не звать его, если только… – он не докончил. – Если только… – Вы должны предоставить мне некоторую свободу действий. Если мне покажется… – Что я умираю? Этого не бойтесь! Так вы обещаете? – Да. – Раз так – вашу руку, Не беспокойтесь. Меня нелегко убить. После долгого молчания он вдруг опять заговорил новым, хриплым голосом: – Неужели вы не знаете, что убить меня нельзя? Ни переломав мне кости – это уже пробовали. Ни разбив сердце. О нет, убить меня невозможно – я всегда оживаю! Немного погодя он начал бредить; быстро говорил то по-испански, то по-итальянски, но больше всего по-английски, причём, к удивлению Рене, очень чисто, без малейшего акцента. Один раз он попросил воды, но когда Рене подал ему стакан, он с неистовым криком: «Не подходите ко мне! Вы мне лгали!» – оттолкнул его от себя. Снова и снова в разных вариантах повторял он эту фразу: – Вы довели меня до этого, вы! Я верил вам, а вы мне лгали! «Вероятно, какая-нибудь женщина», – подумал Рене. Вскоре Риварес, повторяя эту фразу, вскрикнул: «Падре! Падре! Падре!» И эти слова он повторял всю ночь, среди бессвязных обрывков поразительно разнообразных воспоминаний. Часто слова были еле слышны и мешались друг с другом, иногда голос совсем ослабевал, но порой из невнятного бормотания резко, как вспышки молний, вырывались отдельные фразы. – Я знаю, что все разбилось. Я поскользнулся, – мешок был такой тяжёлый. Но ведь это всё, что я заработал за неделю, я же умру с голоду! А немного погодя: – Экс-ле-Бен? Но ведь это очень утомительное путешествие. А мама не любит останавливаться в незнакомых отелях. Но если вы считаете, что это нужно, я полагаю, мы могли бы снять виллу и взять с собой наших слуг? Вскоре он заговорил совсем обыденным тоном: – Мне очень жаль, падре, но у меня плохо идёт святой Ириней. Нет, дело не в греческом, но он невыносимо скучен, в нём нет ничего человечного… Не кажется ли вам… Последние слова прервал крик беспомощного существа, охваченного животным страхом: – Не надо, не надо! Не спускайте на меня собак! Вы же видите – я хромой. Можете обыскать меня, если хотите, – я ничего не крал! Эта куртка? Говорю вам, она сама мне её дала!.. Один раз он принялся считать по пальцам: – Штегер за меня, Лортиг… тоже… помогли сороконожки… значит двое. И Гийоме за меня – трое. Только надо смеяться, не забывать смеяться его шуткам. Маршан… Но Мартель, Мартель! Что же мне делать с Мартелем? После этого пошли обрывки шуточных туземных песенок: Больше глазок мне не строй! Думала, что я осел? До свиданья, ангел мой — Мне давно известно все. И, подражая молодой мулатке, которая жеманится и хихикает: Ах, отойди же и больше не лги! Или ты думаешь, я забыла? Далее шли глупые непристойности, которые он бормотал скороговоркой то мужским, то женским голосом. Это несомненно были отрывки цирковой программы. К цирку он возвращался снова и снова. Цирк, боль и человек, который ему лгал, – вплетались во все, о чём бы он ни говорил. – Почему Хайме так взбесился? Потому, что я потерял сознание? Но ведь я же не нарочно! А через минуту он уже кричал: – Падре, почему же вы не сказали мне правду? Неужели вы думали, я не пойму? Как могли вы мне лгать, как вы могли? Риварес долго что-то неразборчиво, бессвязно бормотал и вдруг перешёл на испуганный шёпот: – Погодите! Погодите немного… опять начинается. Да, скажу, скажу потом… а сейчас не могу… Как раскалённый нож… Иногда раздавался взрыв жуткого хохота: – Ваша репутация не пострадает. Я никому не расскажу, а они тоже попридержат языки, раз уж из-за этого произошло самоубийство. Разве можно – такой скандал в почтенном английском семействе! И не бойтесь, со мной уже покончено – я мёртв, и на мне лежит проклятье, а вы станете святым в раю. Ведь богу всё равно. Он привык спасать мир ценой чужих страданий. Потом снова возвращался к цирку. – Видишь вон там в углу толстого негра? С ним опять та женщина. Это он в прошлый раз затеял свалку, когда Хайме погасил свет. Ладно, если надо, значит надо, дайте мне только минуту… Если бы вы знали, какая боль… Да, да, иду… И опять песенки. А один раз сальный куплет прервал душераздирающий вопль: – О, убейте меня, падре! Поскорей убейте! Я больше не могу!.. Иисус, тебе не пришлось терпеть так долго. Риварес с размаху ударил себя по губам. – Глупец! Что толку хныкать? Ему ведь так же безразлично, как и Христу. Молиться некому, ты знаешь! Хочешь умереть – убей себя сам. Никто не сделает этого за тебя… К утру бред сменился невнятным бормотанием, потом больной умолк. На рассвете пришёл Маршан. Найдя своего пациента в тяжелейшем состоянии, он набросился на Рене: – Так-то вы исполняете свои обязанности? Почему вы не позвали меня? |