Онлайн книга «Сними обувь твою»
— А чем ты занимался все лето? — Я пособлял… помогал маме с уборкой, и на ловле немножко, и за коровой ходил, и за свиньей. — Гм! Досталось, наверно, твоему платью. — Я его прибрал, сэр. Джимми дал мне свое. — Очень разумно. А за книги, наверно, и не брался? — Как же, сэр, каждый день по три часа сидел. — Молодец. Математикой занимался? — Больше всего математикой, и еще латынью немножко и географией. — Так, так, — сказал Генри. — Я вижу, ты не терял времени. Должно быть, отец был тобой доволен. — Иногда, сэр. Генри что-то проворчал себе под нос и снова взялся за «Общедоступный справочник» — это было проще. Ну и путаница! Но раз Пенвирн преуспевает и доволен положением вещей, а мальчик занимается математикой, стало быть он, Генри, выполнил долг благодарности, и теперь не о чем беспокоиться. Хотя чего можно ждать, если мальчик девять месяцев в году живет как джентльмен, а три месяца работает до седьмого пота и от него несет рыбой… Что ж, Беатриса заварила кашу, пусть она и расхлебывает. Беатриса слушала Артура молча. Дождавшись, чтобы все разошлись по своим спальням, она постучалась к нему. — Зайди ко мне. Когда мальчик вошел, она сидела в низком кресле у окна, и он примостился на своем любимом месте, на скамеечке у ее ног. — Ну, теперь расскажи мне, что тебя тревожит. Он помолчал, обдумывая ответ. — Я… я немножко сомневаюсь. Тетя Беатриса… — Да? — Если человек… чего-нибудь страсть как хочет, очень хочет… всю жизнь. А потом уж он и надежду потерял… а тут вдруг ему счастье в руки… когда и не ждал. А ему оно уже и не в радость. — Разве твой отец не доволен? — Не знаю. Иногда вроде и доволен, но это больше, когда… Она ждала. — …когда выпьет пива… Или выйдет на паруснике, а ветер попутный, и он поднимет паруса… и все глядят да завистничают… завидуют. Он помолчал минуту и прибавил совсем тихо: — Душой он не радуется. Помолчали еще, потом Артур промолвил: — Это все математика… — Он надеялся, что ты больше успеешь за это время? Артур кивнул. — Он говорит: «Ты пятишься назад; прошлый год ты знал больше». — Разве он не понимает, что у тебя нет подготовки? В первый год необходимо было вернуться к началу и заложить основы. Я ему об этом писала. — Ага… да, я знаю. — Может быть, он думает, что ты ленился? Я писала ему, что ты очень прилежный ученик. — Нет, он знает, что я старался, не то бы… Нет, он знает. — Он не бранил тебя? — Н— Нет. Не всегда. Только… только из-за механики: градиенты, и равновесие, и инерция, и что куда падает… — Но, Артур, это ведь не для начинающих. Тебе еще до этого нужно многому научиться. — А он думает — не нужно… думает, ничего такого и учить не надо. Никак в толк не возьмет, почему я этого сам не понимаю, безо всякого ученья. Ему-то все и так понятно, почему же я не понимаю? А я не могу. Наверно… — Да? — Наверно, я бестолковый. Она обняла его за шею. — Не падай духом. На первых порах это всегда трудно. Девять месяцев не так уж много, когда приходится учиться стольким вещам сразу. У твоего отца особый талант, он, видно, не может понять, почему другим людям это нелегко дается. Но со временем ты одолеешь всю эту премудрость, ты мальчик способный и старательный… А теперь расскажи мне о маме. Артур молчал. — Разве ты не можешь мне сказать? В чем дело? Она здорова? — Вроде здорова. Она… ей вроде боязно, — закончил он упавшим голосом. — Она боится? — Ага. — Чего же? — Папы. Он поднял измученные глаза. — Может… мне не надо было приезжать сюда… может, зря я ее оставил? — Нет, дружок. Не надо было тебе оставаться там. Дома ты всегда был бы яблоком раздора: твои родители слишком любят тебя, из-за тебя-то у них и нелады. Скажи мне, случалось отцу… выходить из себя? — Д— Да… бывало. — Он сердился на маму? — Нет. — На тебя? — Только… только один раз. Я сам виноват. Я… я учил алгебру. — Он прерывисто задышал. — У меня не выходило… я старался… я… я непонятливый, нехороший я. Я сам виноват. Я худо поступил, очень худо. — Разве, милый? Расскажи мне все. Что ж ты такого плохого сделал? — Поддался сатане. Когда хочешь такого, что не велено, — это ведь грех. Вас сатана никогда не искушал? — Очень часто. А чем он тебя искушал? — Отец велел мне решить задачу, на водоизмещение. Я старался, очень старался. — Знаю, дружок. — Но у меня не выходило. Я испугался — и совсем запутался… а потом стал просто так писать… а он пришел и увидел. — Что писать? — Да так, глупости. Рифмы и все такое… — Ты писал рифмы? Объясни же толком. Ты их сам придумывал ? — Вроде сам. Знаете, как это бывает, — одна строчка, другая, третья, четвертая: та-та, та-та, та-та, та-та. И первая строчка кончается одинаково с третьей, а вторая с четвертой. Вроде как псалом. — Это были стихи? О чем же? — Об Иисусе. Как он идет по водам, по морю Галилейскому. «Галилейское бурное море»… только это неправильно. В географии написано, что оно вовсе не море, а озеро. Не знаю… просто это была глупость. — А отец пришел и увидел, что ты не задачи решаешь, а пишешь псалом? — Ага. Он их терпеть не может, псалмы. Он сказал: «Уж лучше б ты помер, чем это». И порвал тот листок. — Он был пьян? — По-моему, нет. — И он сильно побил тебя? — Не очень. Да это бы ничего, только он был такой страшный… Тетя Беатриса… — Да? — Если я не смогу выучиться этой математике, он, наверно, кого-нибудь убьет… сам себя, или… А я не могу. Я уж так стараюсь, и ничего у меня не выходит… А тут пришла мама, и он стал говорить всякое про господа Иисуса Христа… страсть что говорил! Вроде он много чего наобещал людям и все наврал: «Толцыте и отверзется:», — а отворяется, когда он уже и сам знает, что поздно. Отец сказал: «Черт бы его подрал за его вранье». А мама… мама заткнула уши и убежала из дому… Я ведь вижу, у ней от этого сердце разрывается. |