Книга Любовь без розовых соплей, страница 39 – Алена Нефедова

Некоторые сидящие в зале женщины согласно кивают, мол не врет лектор, ни на грамм не прибавил жести и трэша, так все и есть.

— И после подобного испытания вы думаете, что женщина просто забудет эту боль? Нет. Не забудет. Эта боль отложится где-то далеко на подсознании и будет периодически напоминать о том, кто ее доставил. Именно в тех самых пограничных состояниях психики. Поэтому, увы и ах. В любой матери живет ненависть к рожденному ею ребенку. В любой.

Пожалуй, это была единственная лекция Володи, с которой я так никогда и не согласилась. Не смогла. Все остальные воспринимались мною не так критично, но эта…

Возможно, да, возможно, он говорил правду. Но какой бы правдивой она не была, она просто не могла относиться к моей маме. Не могла.

— Мамуль…

— Да, бельчонок?

— Я очень тебя люблю. Ты меня простишь?

— Мне не за что прощать тебя, мое солнышко. Мое дело любить тебя такой, какая ты есть. И так будет всегда. Приезжай. Мы с папой соскучились.

Приеду, мамуль. Очень скоро. И надолго. Потому что только рядом с тобой и папой я чувствую себя защищенной от всех невзгод и делающей хоть что-то правильно. Правильно, вовремя и во благо окружающим.

Иными словами, чувствую себя любимым ребенком. Все еще чистым. Все еще верящим в любовь и чудеса.

Но сперва мне надо завершить кое какие дела.

И начну я, пожалуй, с подруги, которую попрошу присматривать за квартирой. Вдруг квартиранты найдутся, а показать некому. Не буду же я мотаться каждый раз за сто километров, чтобы показать жилье в аренду. А так Наташа присмотрит. И себе копеечку заработает, и нам с малышом первое время на подгузники будет хватать.

* * *

— Как это просто понюхать?

— Не могу я его пить. А понюхать хочется.

— Что значит не можешь пить? А что случилось? Гастрит?

— Угу. Гастрит. Пройдет скоро. Через семь месяцев.

— Почему через се… О-о-оль… Ты что хочешь сказать? Ты что, того? Этого? Залетела? — ахает Натуся и всплескивает руками.

— Да. Третий месяц.

— И что?

— Что значит что?

— Рожать будешь?

— Да.

Да. Я буду рожать. Дико боюсь. С ума схожу от ужаса и ощущения обрушившейся на меня катастрофы. Но рожать буду.

— А отец? Рад?

— Он даже не в курсе.

— Ты не сказала этому своему… как его… Швейку?

— Это ребенок не от Шона. Хотя он как раз знает и почему-то рад. Но я… Натуся-а-а, мне так плохо, я такая сука конченая, — я тихо поскуливаю, обхватывая обеими руками совсем еще плоский живот. — Я только боль и грязь приношу с собой всем окружающим.

— Эй, эй, солнце мое, ты что? Какая боль? Какая грязь? А ну-ка прекращай рыдать! — окончательно встревоженная, Наташа принимается хлопотать вокруг меня, но тут в коридорчике ее квартиры раздается какой-то неясный шум.

— Ты не одна? Я не вовремя? Прости, пожалуйста. Я тогда сейчас пойду. Совсем я что-то… Приперлась к тебе, даже не спросив, свободна ли ты. Хотела помощи попросить.

— Прекращай рыдать, истерить и суетиться! — неожиданно сердито рявкает подруга. — И ты никому не помешала. Это моя коллега, Танечка. Она у меня остановилась на несколько дней для... короче, неважно. Ты никому не помешала. Я вас сейчас познакомлю. Танюш, иди кофеек пить.

Я не успеваю сказать Наташе, что не в том настроении, чтобы с кем-либо знакомиться и вести светские беседы за чашкой кофе, и что я тогда лучше пойду и озвучу свою просьбу чуть позже, но в кухоньку уже входит женщина.

— Доброго денечка, рыбонька. Я Татьяна, — она протягивает руку, но в какой-то момент округляет глаза, глядя на меня, и вместо того, что пожать протянутую в ответ ладонь, вдруг крепко меня обнимает.

— Моя девочка золотая, это кто ж тебя так, а?

Наташа крутится возле плиты, гремя баночками с приправами и специями, которые она добавляет в кофеек, а Татьяна, не выпуская меня из крепкого захвата, вдруг говорит:

— Наталюшка, детка, а дай-ка нам с ребенком поговорить наедине. И не вари ты кофе, нельзя ей его. Да и я не хочу. Ну-ка, селедочка моя, присядь.

— Меня зовут Ольга. Но вы простите, я, наверное, лучше пойду.

— Так не терпится быть изнасилованной в подворотне?

Что?

Я в недоумении хмурюсь, не понимая, к чему вообще ведет разговор эта странноватая женщина. Одета вроде вполне современно, даже стильно, на помешанную на эзотерике экзальтированную дамочку не похожа, но...

— Детка, ты только не обижайся, но я тебя чуть-чуть позже отпущу, лады? А то уж больно страшно за тебя. Ты своей раскрученной свадхистаной так фонишь, что даже мне устоять сложно, а мужикам так вообще нереально. Они ж на тебя сейчас как кобели на течную суку толпой готовы лезть. Или хочешь сказать, что работаешь валютной проституткой и все так и надо?

Она смотрит не прямо в глаза, а куда-то между ними, и от взгляда ее темно-карих, каких-то немного жутковатых глаз, в переносице появляется легкое жжение.

— У-у-у, да ты еще и не одна, — крякает она и повелительным жестом кивает Наташе на дверь, на что моя подруга лишь согласно склоняет голову, виновато улыбнувшись мне, и безропотно выскальзывает, плотно притворив створку.

— Рыбочка-Олечка, ты работаешь проституткой? Только честно. Я ж без осуждения. Просто... чтобы не нарушить случайно твоих рабочих планов на вечер, знать мне надобно.

Я пытаюсь вскочить со стула, но ноги, словно ватные, отказываются слушать команды буксующего мозга.

— Да ты не обижайся на меня. Оно ж как. Когда видишь человека, одетого в определенную форму, сразу ж понимаешь, где он работает, верно? Вот ты, скажем так, одета в форму человека, зарабатывающего сексом. Так ведь и такие нужны в любом обществе. Только они обычно лялек под сердцем не носят, понимаешь?

— Простите, Татьяна, правильно расслышала? Мне неприятен этот разговор. С учетом того, что с незнакомыми людьми я в принципе не собираюсь обсуждать свою личную жизнь.

— И не надо. И то верно. Лучше с отцом ребенка поговори. Ему нужнее. Это он тебя так раскочегарил? Отец ребенка?

Я зажмуриваюсь, чтобы не закричать.

— А ты не стесняйся. Покричи. Что ж ты все в себе держишь-то? Изнутри своей злостью на себя здоровье-то подрываешь? И уже не только собственное. Но и малыша.

Я даже не сразу понимаю, что она уже сидит совсем рядом и крепко держит мои ледяные руки своими горячими, жаркими и сильными, как у мужчины, ладонями.

— Тш-ш-ш, тш-ш-ш, сейчас отпустит. Сейчас, рыбонька.

Горячие стальные пальцы больно нажимают одним им известные точки на шее, голове, руках, в районе ключицы, коленей и даже поясницы.