Онлайн книга «Домовая любовь»
|
грузовики чистой почвы, чтобы сделать новый слой, высадить новые культуры, вырастить красивое будущее. Но свежее смешалось с прежним, и всё равно среди кабачков, огурцов, клематисов, петуний, пионов, роз, ирисов до сих пор попадаются напоминания. Голова женщины-с-пальчик лежит теперь на моей веранде и ждёт, когда отрастут её грудь, плечи, живот, бока, юбка, руки, ноги. Но они не вырастут. Что посеете, то и пожнёте. Я – Жня, посмотрите на меня! Дача-дача, ча-ча-ча! Я танцую пальцами по клавиатуре, наращиваю бока и новый культурный слой, ха-ха! Солнце падает оранжево в Кузнечики, там древнее городище чахнет, там свежим-с-прежним пахнет. Как и всегда, как везде. Там у Марии – дочери Платонова – была дача. Дача-дача! Ча-ча-ча! Че-че-о! Эс-Эн-Тэ! А-пэ-пэ! Ой, да как это проращивать отца, ой, да через советский слой, ой, через советский слой! Вместе с картошкой, морковью, кабачками, ирисами, розами, гвоздиками. Ой, да проращивать отца, слово-за-словом тащить через советский слой! Возделывать слова отца, хоть неплодородно через советскую-то землю! Быть Марией, которая рожает, наоборот, не сына, а отца своего, подготовить почву, пересадить позади меня, впереди меня, вокруг меня, мой культурный слой, мой культурный слой. Я – Жня! Что тут есть у меня на даче-даче, ча-ча-ча? Левый рог лося (левый-прелевый — я погуглила картинки), рог раскидистый, вырос из головы шестью ветвями, похож на светлую деревянную ладонь с потрескавшейся от времени кожей, лежит на полу теперь без тела и без дела. Я не знаю, как превратить рог в полку или в украшение. Споткнулась об него, вспомнила, что знаю его с раннего детства, родители привезли рог на дачу-дачу с дедушкиной дачи. Что странно – бабушка и дедушка не были мещанами или охотниками, дедушка любил зверей и природу. В основание, где спил, вкручен ржавый шуруп, там, где кость широка, в центре ладони, дыра от пули, дыра от пули. Я спросила у мамы, что это за рог такой, а это Юра застрелил лося и накормил весь партизанский отряд. Знаешь, как бабушка его берегла? Я не знаю, я ничего не знаю, я никогда об этом не спрашивала, мне никто никогда не рассказывал. Только когда случайно споткнулась о семейную реликвию, я нашла её. Я не могу представить, как четырнадцатилетний Юра, старший бабушкин брат, убил лося. Сколько раз он выстрелил? Два-три? Один раз точно промахнулся мимо плоти – попал в рог, или не промахнулся? Стрелять нельзя было много и громко, могли услышать фашисты. В лесу такая акустика. Я танцую на даче, меня слышат закалиточные деревья, перескрипывают друг другу мою песню. Из-за Юры они не уехали во Владивосток в эвакуацию. Прямо на вокзале он, двенадцатилетний, последний в семье мужчина, (отец – на Беломорканале, отчим – на фронте) сказал, что не поедет, а останется бить врага, бить врага. Я не могу представить, как бабушка протащила артефакт через войну, плен, советское, постсоветское. Я смотрю на рог, я не знаю, что мне с ним делать, он протягивает мне свою потрескавшуюся ладонь с дырой от пули посредине. Я танцую, да, но эта война ко мне гораздо ближе, но не таким образом ближе, как бряцают власти, они, да, нас даже не представляют. Я чувствую эту войну внутри своей головы, она засела там пулей, мой культурный слой, мой культурный слой. Почему я не спрашивала про всё это раньше? Юра погиб в белорусских болотах в 1943-м, бабушка умерла в 2013-м, дедушка в 2019-м. Почему вы умерли? Почему вы умерли? Я тащу рог, он тяжёлый и громоздкий, выхожу на участок, из бытовки выношу лопату, копаю яму, не могилу, нет. Перебираю слой свежий и слой прежний, я никогда ничего тут не сажала, если только в самом детстве, я же отдыхать сюда приезжала, а всё, что нужно, я покупала в супермаркете. Кладу рог металлическим вершком кверху, засыпаю землёй, притаптываю аккуратно, танцую. Дача-дача, ча-ча-ча! Я посадила лося! Я выращу лося! С нежными печальными глазами, с впалыми шерстяными боками, |