Книга Кровь и мёд, страница 47 – Шелби Махёрин

– Воздержусь, спасибо.

– Ах да. – Мадам Лабелль подмигнула своим собственным почитателям. – Я и забыла, что беседую с Ридом святым и непреклонным.

– Я не святой. Я женат.

– На ком же? На Луизе Ляру? Боюсь, такой девушки не существует на свете.

Мои пальцы замерли на рукояти ножа.

– А как зовут меня, maman? – Услышав это слово, она изумленно застыла. Я ощутил прилив злорадства. – Диггори, Лион, Лабелль? Может быть, мне выбрать самому? – Когда мадам Лабелль не ответила и залилась краской, беспомощно открывая и закрывая рот, я отвернулся. И продолжил вертеть в руках нож. – Человек и его имя – не одно и то же. И мне плевать, что написано на дурацкой бумажке. Я принес Лу клятву и буду ей верен. К тому же… – пробормотал я, – эти девушки смахивают на птиц.

И они – не Лу.

– Думаешь, Луиза никогда не носила перья в волосах? – Мадам Лабелль хохотнула и вновь стала прежней. – Это лебединые перья, мой милый мальчик, и мы носим их, чтобы почтить Деву. Видишь костер? В следующем месяце на Имболк селяне разожгут его, и могу тебя заверить, ровно тем же занималась Луиза каждый год с самого своего рождения.

Я с любопытством присмотрелся к девушке и к тем, кто стоял рядом с ней. Люди хлопали и топали ногами под музыку Клода, радостно крича. Пальцы их были липкими от медово-миндальных оладий. От печенья с розмарином. От булочек с семечками. Я нахмурился. На площади так и кипела жизнь. Ни следа страха и опаски.

– Они не боятся праздновать Имболк?

– Ты забрел далеко от Цезарина, мой дорогой. – Мадам Лабелль похлопала меня по колену. Я запоздало обернулся и оглядел двери всех магазинов на улице. Ни единого объявления о розыске. Я не знал, снял ли их Клод или сами селяне. – На севере давние обычаи распространены более широко, чем ты думаешь. Но не волнуйся. Твои братья слишком бестолковы, чтобы постичь истинный смысл лебединых перьев и костров.

– Они не бестолковы, – ответил я безотчетно. И тут же втянул голову в плечи, когда мадам Лабелль усмехнулась.

– Но мне ведь пришлось просветить тебя, верно? Как ты можешь осуждать свою собственную культуру, если ничего о ней не знаешь?

– Я и не хочу ничего о ней знать.

Тяжело вздохнув, мадам Лабелль закатила глаза.

– Материны титьки, ты и впрямь ведешь себя как ребенок.

Я изумленно обернулся к ней.

– Что ты сказала?

Она вздернула нос, сложив руки на коленях. Само воплощение изящества и хладнокровия.

– «Материны титьки». Это весьма распространенное ругательство в Шато. Я могла бы рассказать тебе все о том, как там живется, если бы ты соизволил наконец прочистить уши.

– Я… ничего не хочу слышать про титьки своей матери! – Чувствуя, как пылают щеки, я встал, не желая и думать о подобной картине.

– Не про мои, неблагодарный ты болван. Матери. Триединой богини. Когда женщина носит во чреве ребенка, ее грудь набухает, готовясь к кормлению…

– Нет. – Я яростно затряс головой. – Нет, нет, нет, нет, нет. Мы не будем это обсуждать.

– Честное слово, Рид, явления естественнее этого на свете просто нет. – Мадам Лабелль похлопала по сиденью рядом с собой. – Однако тебя взрастили в исключительно мужском окружении, поэтому я прощу твою незрелость в этот… да сядь ты уже, господи боже. – Она поймала меня за запястье, когда я попытался сбежать, и усадила рядом. – Знаю, что обсуждать с тобой подобное довольно опасно, но я все же должна попытаться.

Я заставил себя посмотреть на нее.

– Что обсуждать? Грудь?

Мадам Лабелль снова закатила глаза.

– Нет. Луизу. – Увидев мое изумление, она продолжила: – Ты… уверен на ее счет?

Этот вопрос, такой неожиданный и абсурдный, ошеломил меня.

– Ты шутишь.

– Боюсь, что нет. – Она помедлила, вероятно, тщательно обдумывая, что сказать. Разумно с ее стороны. Обсуждать подобное со мной и впрямь было опасно. – Вы познакомились совсем не так давно. Насколько хорошо ты в самом деле ее знаешь?

– Лучше, чем ты, – прорычал я.

– Сильно в этом сомневаюсь. Моргана была моей дражайшей подругой детства. Я любила ее, а она меня. Мы были ближе сестер.

– И что?

– И то, что я знаю, как пленительны могут быть женщины из рода ле Блан. – Будто почуяв, как во мне поднимается волна гнева, мадам Лабелль отобрала у меня нож и спрятала к себе в сапог. – Быть рядом с ними – значит любить их. Они свободны, необузданны, ни в чем не знают меры. Они вызывают зависимость. Поглощают нас. Благодаря им мы чувствуем себя по-настоящему живыми.

У меня задрожали руки, и я стиснул кулаки.

– Но также они и опасны. С Луизой твоя жизнь всегда будет такой, как сейчас – в бегах, в укрытиях, в борьбе. Ты никогда не познаешь мира. Не узнаешь, что такое семья. Тебе не постареть вместе с Луизой, сынок. Так или иначе Моргана этого не допустит.

От слов мадам Лабелль у меня перехватило дыхание. Отдышаться я смог не сразу.

– Нет. Мы убьем Моргану.

– Луиза любит свою мать, Рид.

Я снова яростно затряс головой.

– Нет….

– Все дети любят своих матерей. Даже если отношения у них непростые. – Она глотнула вина, в упор не глядя на меня и только наблюдая, как танцует Деверо. Его музыка глухо ревела у меня в ушах. – Но сейчас мы говорим не об отношениях матери Лу с ней или со мной. Мы говорим о вас двоих. Нисхождение Лу уже началось. Его признаки мне знакомы. – Мадам Лабелль кивнула в ответ на мой невысказанный вопрос. – Да. То же произошло с Морганой. Остановить это ты не сможешь и замедлить тоже. А если попытаешься, пропадешь и сам.

– Ты ошибаешься, – ответил я злобно, едко, но мадам Лабелль не отпрянула. Ее голос лишь исполнился еще большей силы и решимости.

– Очень на это надеюсь. Я не желаю Лу этой тьмы и уж точно не желаю ее тебе. Поразмысли как следует над своим решением, сын.

– Я уже давно все решил.

– Не так уж много на свете безвозвратных решений.

Деверо и Серафина завершили свою песню под громкие рукоплескания. Я смутно вспомнил, что настала наша очередь выходить на сцену, но не сдвинулся с места. Мне хотелось схватить мадам Лабелль и трясти за плечи, пока она не поймет. «Не так уж много на свете безвозвратных решений», – так она сказала. Вот только я уже убил Архиепископа. И это изменить я никак не мог. А даже если бы мог – не стал бы.

Я солгал, когда сказал, что все решил.

На самом деле решать было нечего. Выбора не было сейчас и не было никогда.

Я любил Лу.

И если мне придется бежать, скрываться и сражаться ради этой любви, я готов на это. До конца моих дней.