Книга 1794, страница 67 – Никлас Натт-о-Даг

И открыла. Па дворе ненамного светлее, чем в спальне. Все погружено в серый туман. Никого. Бывает такое. Слава Богу, никто не помочился перед дверью. Помочится — и затаится: ждет, когда она сослепу босыми ногами вступит в лужу. Так уж было пару раз, и она с отвращением вспоминала злорадный мальчишеский хохот.

Хедда повертела головой и прислушалась. Ей показалось, она слышит чье-то быстрое, поверхностное дыхание. Женское. Бежала, должно быть. И молчание.

Она совсем уже собралась закрыть дверь.

— Я увидела вашу вывеску. — Тонкий, напряженный голос. — Там девушка не может разродиться.

— Есть другие. Тебе наверняка нужен кто-то из них. Сюзанна Альварс на Малой Банной, где Северный мост. Лотта Рига на холме за Обсерваторией. Во втором ряду Увидишь скобяную лавку Петерса, а за ней — Лотта Рига. Там она и живет.

Теперь она различала смутную фигуру. Гостья переступала с ноги на ногу.

— Я не успею… и времени пег искать. Если не родит, конец ей. Если уже не…

Прошел ровно год и еще один день, как Хедда Даль приняла последние роды. Она внезапно вспомнила тот торжественный день, когда давала клятву Гиппократа в магистратуре. Вспомнила волнение, даже испуг. Старательно училась, прошла хорошую школу, замечательно выдержала экзамен — и что? В жизни все по-другому… Но она приняла присягу, а долг выше слабости и тщеславия. Знатным и простолюдинам, богатым и бедным…

— Где? — коротко спросила она.

— Скугган. Лес на западе.

— Далеко?

— Четверть мили ^[35], не больше. Правда… там, в конце, даже тропинки нету.

— Под кроватью холщовая сумка. Принеси.

Тень проскользнула мимо, обдав Хедду волной ароматов: мох, дым костра, хвоя. И особый, ничем не перебиваемый запах юности. Девушка осторожно разжала ей пальцы и вложила в ладонь крученую рукоятку сумки. Хедда с неожиданным удовольствием почувствовала знакомую тяжесть. Проверила — все на месте. Иглы, кетгут… хорошо бы не пересох… большой клизменный шприц, льняное масло для рук.

Волнуясь, переступила порог дома. Когда же такое случалось в последний раз? Давно… очень давно. Занесла ногу над ступенькой и замерла.

— Я теперь почти ничего не вижу. Ты будешь меня вести.

Протянула руку в серый туман и почувствовала укол стыда: наверняка девчонка заметит, что у нее трясутся от страха руки. С трудом уняла дрожь. И сжала сухую, крепкую руку. Странно: маленькая девчачья рука, а кожа, как у старого крестьянина: в мозолях, сухая, съежившаяся. Мацерированная, вспомнила она слово из учебника ван Хорна. Как после долгой стирки.

Хедда услышала стоны издалека. На слух, в отличие от зрения, не жаловалась. Слишком уж тихие… плохой признак. Они добрели до поляны, и незнакомка помогла ей стать на колени. Пока шли, ободрала все ноги.

Двойня — это она поняла сразу, едва положив руки на огромный вспухший живот. Привычно померила объем таза — узкий. Чересчур узкий. Совсем девчонка. На ощупь нашла в сумке флакон с маслом, вылила немного на ладони и растерла. Роженица, похоже, ничего не соображает, а может, и без сознания.

Она повернулась к проводнице.

— Возьми ее за колени и раздвинь ноги пошире.

Зев матки открыт нормально, три дюйма. Готов для родов, шире не будет. Схватки редкие и не сильные.

— Когда начались роды?

— Вчера… к вечеру. Уже темно было.

Сутки. Схватки и не могут быть сильными так долго — организм изнемог. Она ввела руку во влагалище, продвинула пальцы дальше и нащупала пуповину — тугая, пульсирующая струна. Один, по крайне мере, жив. Ждет не дождется. За пуповиной… она сначала не поверила своим ощущениям.

На это Хедда не рассчитывала. Вместо макушки она нащупала крошечную ручонку. Редкий и опасный случай — поперечное положение плода. Мало того — второй вдавливал его в шейку матки, как вдавливают пробку в бутылку. Она продвинула руку дальше и вздрогнула: крошечная ручонка плода внезапно и ощутимо сдавила указательный палец.

По всем правилам надо бы послать за доктором или по крайней мере фельдшером — но теперь уже поздно. Промедление смерти подобно. Конечно, дали бы роженице лауданума… и что дальше? Разрезали бы плод на части специальным секатором, продырявили череп второму… Скорее всего, спасли бы жизнь матери. Но у Хедды не было этих несколько часов. Помощи ждать неоткуда, а эту парочку маленьких убийц надо любой ценой вызволять из плена — на кону стоят даже не две, а три жизни.

Хедда никогда не была особенно религиозной, но старая молитва повитух сама выплыла из памяти, как выплывает из тумана сверкающий топовыми и бортовыми лантернами корабль.

Господи, благослови труд моих рук, окажи милость в час испытаний…

Она решительно повернулась к своей спутнице.

— Как тебя зовут?

— Лиза.

— Можешь как-нибудь вскипятить воду? Чистые тряпки есть?

— А как же! Котелок есть… А тряпки… что ж — тряпки. Что на мне, то и есть.

Хедда отправила девочку кипятить воду, а сама сняла свою чистую льняную блузу. Снова тщательно смазала руки. Вернулась Лиза с чайником.

— Ты тоже вымой руки. На всякий случай.

Закрыла глаза. В памяти постепенно проявилась картинка из учебника ван Хорна: «Поперечное положение плода. Спинное предлежание. Внутриутробный поворот на головку». Это шестое чувство знакомо, наверное, каждой опытной повитухе: она словно видела живот насквозь, сквозь кожу, апоневроз, мышцы и слизистые оболочки. Каждое движение пальцев вызывает в воображении целую картину… Каждой повитухе? Нет, наверное, не каждой. Уж кто-кто, а она-то знала: в годы расцвета ей не было равных. Хотя тут-то и заключено коварство профессии: оценить се искусство может только она сама. Подумаешь — дети и сами рождаются, а помирают — значит, Бог прибрал. Она припоминала страницы учебника… дело почти безнадежное… шансов — один на сто… а пальцы сами делали свою работу. Девочка стонет, бедняжка; ей очень больно, но от этой боли лекарства нет. Она завела правую руку глубоко в матку, поддерживая левой, чтобы не сделать неловкого движения: не дай Бог, повредишь матку. Нащупала темечко. Осторожно провела пальцами по затылку к шее, обогнула плечико и нашла подмышку. Рука онемела, как в тисках… Лишь бы не порвать матку. Благодарение Богу, сама сильно похудела, рука не такая толстая, как была еще год назад. И ручку бы не вывихнуть… Нерожденный младенец яростно сопротивлялся, пока она медленно разворачивала его головкой к внутреннему зеву. Пришлось немного подождать, пока ему не надоест своевольничать. Вытащила руку, но пальцы оставила у зева. Надо дождаться, когда роженица придет в себя и вновь начнутся схватки.

Наклонилась к ней совсем близко и прошептала: