Книга 1795, страница 42 – Никлас Натт-о-Даг

Сетон смочил полотенце кипятком и приложил к лицу. В последний раз глянул в зеркало и повернулся к Свале:

— Прости мой нарциссизм. Да, я провожу с этими ребятами довольно много времени. В Королевском саду прохладно по вечерам, и мы беседуем.

— Альбрехт и Вильгельм. Что ты от них хочешь?

— А разве я не часть вашей общины? Как и все остальные? Я столько времени провел в одиночестве… просто-напросто наслаждаюсь общением.

— Именно этих ребят? И никого больше?

— Теперь моя очередь для «почему». Почему ты спрашиваешь?

Ларс Свала присел на край кровати, оттянул ворот рубахи, вытер шею ладонью и странно глянул на Сетона.

— Я за них беспокоюсь. Каждый, кто когда-либо испытывал сильное чувство, знает: чем сильнее чувство, тем сильнее душевные страдания. У них никого нет, кроме них самих. Но им этого мало. В молодые годы нелегко противостоять плотским искушениям. Что-то особенное увидел в них Господь и решил увенчать их жизненный путь еще одним испытанием.

Не усидел, встал и начал ходить по маленькой каморке, то и дело поворачиваясь к Сетону.

— Я знаю твои взгляды и боюсь, что даже одно неосмотрительно оброненное слово может столкнуть их в адский огонь.

— Неужели глас Всевышнего так слаб, что мой недостойный шепот может его заглушить?

Ларс Свала внимательно посмотрел на Сетона. Тот сидит против света, и трудно определить: то ли издевательски ухмыляется, то ли резкие полуденные тени затеяли причудливую игру на обезображенном шрамом лице.

Вопрос остался без ответа — такова судьба многих риторических вопросов. Что тут ответишь? Тихо выждал немного и продолжил:

— Ты должен знать: я искренне благодарен за все, что я здесь получил. Это было… как благотворный пост. Ты открыл мне новые границы. Я усомнился: не ошибался ли я ранее, когда пытался понять устройство мира глазами других.

Он медленно откинулся на табуретке, оперся спиной о подоконник.

— До чего же мелочен твой всемогущий Бог… С чего бы ему так печься о наших жалких грехах? И позволь мне задать вопрос — именно тебе, ученому и мудрецу: как ты думаешь, существует ли такой грех, который мог бы вывести Его из себя? Заставил бы подняться со Своего пушистого облачного трона и явить Себя смертным?

— На этот вопрос ответить легко. Нет ничего, что бы Он не видел. Но Он недоступен нам, смертным, и пути Его неисповедимы.

Сетон разжал кулак, и в глаза Ларса Свалы ударил солнечный зайчик. Он сморгнул и вгляделся: на ладони Тихо Сетона лежал дукат, сверкающий, как может сверкать только золото.

— Ты же когда-то был игроком. Пари?

У Свалы даже засосало под ложечкой.

— Пари? Ты собираешься принять сторону зла?

— Здесь нас только двое. Не вижу никакого зла.

Ларса зазнобило, несмотря на жару.

— Тебе пришло время нас покинуть, брат. Не было бы для меня большей радости, чем передать тебе бесценный дар веры. Но ты смущаешь паству, а я поставлен охранять ее и беречь. Другого выхода у меня нет. Уходи…

Ларс Свала закрыл глаза. Молнией пронеслась память о шумных застольях, экстазе фараона… о головокружительных секундах ожидания, пока пляшут на столе брошенные кости, пока соперник перевернет решающую карту, пока удача и катастрофа заключены в одном-единственном, иезуитски задержанном выдохе судьбы… А вслух он произнес вот что:

— Я никогда не играю и не заключаю пари. Тем более не ставлю на кон то, что мне не принадлежит.

— Мы не можем сами выбирать поле сражения. Иногда судьба вынуждает к игре, иначе проигрыш неизбежен.

Сетон высоко подбросил закрученную монету и ловко, как муху, поймал.

— Ты спросил про этих мальчиков… Они мне доверяют, Ларс. Простые создания, они заслуживают любви. Их сила — в юности и красоте. Эти достоинства преходящи, но сейчас-то они и юны, и красивы. А главное — сами об этом не знают, и это придает им особую прелесть. Знаешь, почему они тянутся ко мне, а не к тебе?

Ларс Свала прекрасно знал почему, но стыдливо смолчал.

— Потому что ты взял их под крыло из милости. — Сетон повернул нож в ране. — Потому что ты хочешь сделать из них богобоязненных овечек. Мало того — ты хочешь изменить их природу. Им страшно, они растеряны, но в глубине души они-то себя знают. И каково им, как ты думаешь, когда они во время ваших молитв ловят на себе осуждающие взгляды? Предчувствие греха лежит на их плечах неподъемным грузом, а ведь они безгрешны. Даже не предчувствие, нет. Сознание. Невыносимое сознание греховности их помыслов. Какая чепуха… Им кажется, они уроды, не такие, как все. Среди вас только я один принимаю ребят за тех, кто они есть. Молодые, красивые парни.

— Еще одна причина. Уходи. Твое время у нас истекло.

Сетон по-птичьи склонил голову набок.

— Хорошо… но… Ты можешь оказать мне последнюю услугу?

Свала уставился на Сетона с удивлением. Наверняка не ожидал услышать ничего подобного.

— Услугу?

— Да… пока я был в Карибии, заразился довольно редкой и тяжелой формой лихорадки. Не повезло. Выздоровел, конечно, иначе бы меня тут не было. Но очень скоро сообразил: от этой гадости так просто не отделаться. Зараза будто в засаде сидит, выжидает. Всегда готова о себе напомнить и уложить без движения. Если ведьма берется за дело, даже ходить не могу — колени подгибаются.

Тихо предварительно набрал в горсть воды и смочил лицо.

— И что ты хочешь сказать? Чувствуешь приближение приступа?

Сетон озабоченно кивнул.

— Я у тебя кругом в долгу, но больше мне не к кому обратиться. Ночь предстоит тяжелая. Ты не мог бы со мной посидеть? Озноб уже начинается. Первый признак — боли во всем теле. Как только станет лучше, исчезну. Несколько дней — и ты обо мне забудешь.

В душе Ларса Свалы произошла короткая борьба между христианским долгом и инстинктом.

— Мне не кажется, что после нашего разговора мы можем остаться друзьями. Но раз уж…

Сетон изо всех сил постарался сдержать победительную усмешку; впрочем, мог бы и не стараться: шрам на щеке прекрасно камуфлировал мимические промахи.

— Некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставивши его едва живым ^[16].

Ларс Свала невольно улыбнулся и продолжил:

— По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо ^[17]. В знании Евангелия тебе не откажешь. Ну, хорошо… в нашем случае священник мимо не пройдет.

Тихо с трудом преодолел отвращение к чужим прикосновениям и позволил взять себя под руку.