Книга Одинокий медведь желает, или партия для баса, страница 36 – Тереза Тур

Мама вдруг заплакала. Моя железная, несгибаемая леди, которая на все всегда говорила: «Ничего, отобьемся. Главное, чтобы дружно, да рядком…»

Слезы катились у нее крупные, как горошины.

— Мам…

А вот у меня слез не было. Только было невозможно трудно дышать.

— Ты когда приехала из Москвы, девчонка совсем, беременная… Растерянная, как дурочка. Губы трясутся, словно… бить тебя будут или хуже… А мы с папой… обрадовались. Сама не знаю, почему… Ты на первом курсе, козел этот… козел! Но все равно. Обрадовались. И тебя успокоили. А Дениска — он же только наш. И мы с папой тогда, чтобы ты институт закончить смогла… по очереди… А тут… Дениска посмотрел на нас, как на чужих. Как на врагов. Карин — как это? За что?

— Мам, прости.

— Ты вот что ему про отца рассказывала?

Я только голову опустила.

— Видимо, что угодно, только не правду. Карина… К черту сказки. Правда не убивает — только ложь.

Я вспомнила сегодняшний день. И… М-да. Все как в той присказке:

«Скажите, учитель, какую классику послушать?»

«Хоть раз в жизни послушайте родителей».

Рассказала бы сыну правду. Ага… А еще Сергей рассказал бы ее мне…

За своими мыслями не сразу поняла, что мама хихикает. Истерично, вытирая слезы, но хихикает.

— Ты чего? — спросила я с подозрением.

— А папа-то!

— Что папа?

— Этот, весь в белом, заходит во двор. И важно так, барственно. Кивает. «Я, Платон». Типа — здравствуйте. Царь. И давай загонять про то, как мы славно заживем, как семья воссоединиться. Редкостный му… политик. Успех ему, видимо обеспечен. И Дениска… чуть ли не прыгает вокруг… В рот смотрит. Я растерялась, все слова просто забыла.  Стою… Как ступор вообще.

— А папа?

— А папа как раз щепу для шашлыков колол.

— И?

— Ну, как колол, так и поднялся. И пошел на Платошу этого, прости господи. Хорошо хоть Дениска сориентировался — и этого говноеда за ворота выволок. Папа потом расстраивался. Шашлык спалил.

— Расстраивался потому, что на человека с оружием пошел? Или потому что дойти не дали?

— А ты как думаешь?

Я вообще думать ни о чем не могла. Вот честно.

— Кариночка, девочка моя, что же ты Денису-то не сказала, а? — по второму кругу завелась мама. — Бедный мальчик! Всю жизнь думал, что отец — нормальный человек, а тут такое вот. Говно в белом. И мальчик ему верит! Глупенький, такой большой вырос, а такой еще маленький… Ну вот зачем ты ему врала?

— Дура потому что, — вздохнула я. — Круглая.

— И что делать теперь?

Сил отвечать не было. Да, виновата. Да, дура. Да, нельзя было так. Да, от такой матери ребенку одни беды, и отца я ему выбрала на помойке, и вела себя неправильно, и вообще…

Вообще — плевать. На все. Сколько можно, в конце-то концов, все тянуть на себе, за всех отвечать и всегда оказываться дурой виноватой. Ну, дура. Все делаю неправильно, головы на плечах нет — и черт со мной.

Оставьте уже меня в покое.

— Карина! Карина?.. — в тоне мамы послышалось беспокойство. — Ты почему молчишь, Карина! Девочка моя?

Надо было что-то ответить. Мама же беспокоится. Очень надо…

Не вышло. Какой-то сдавленный сип — и слезы, чертовы слезы наконец полились на подушку. Как же я устала от этого всего…

Свернуться в клубок. Обнять подушку. И… все. Пусть все катится к чертям. Меня нет дома.

Денис

Сколько он себя помнил, ему всегда завидовали. Потому что мама была «своим парнем». Он понимала его загоны, не ругалась из-за того, что одежда мгновенно становилась грязной, спокойно относилась к ссадинам, шишкам и дракам. И всегда — абсолютно всегда — вставала на его сторону. Дома, оставшись наедине, она могла высказать все, что думает. Но…

Особенно потрясла его друзей сцена в супермаркете, с год назад, когда на кассе он пробасил:

— Ма-а-ам. Купи мне презервативов. И сникерс.

И мама просто купила. На глазах у изумленной публики из членов его команды. А он, слушая офигевшие вздохи, еще изумлялся — а что? Можно как-то по-другому?

Оказывается, было можно.

И блин, почему это случилось именно тогда, когда он был так близок к исполнению своей мечты. О нормальной семье, чтобы втроем. Как у всех. И Платон… папа. Он же говорил, что любит маму, что расстались они из-за какой-то глупости, потому что молодые были и горячие. А теперь вот повзрослели, поняли, оценили.

Но мама психанула. И где этот «Серый» взяться успел? Да еще с таким видом, урод, словно какие-то права на нее имеет! И взгляд ее, когда она смотрела то на него, собственного сына, то на Платона, то есть на папу… Там было что угодно. Только не любовь. Пожалуй, бешенство.

А вот от дедушки он такого вообще не ожидал. Нормальный же мужик. И что на него нашло, спрашивается?

Денис походил по роскошному двухэтажному особняку где-то в районе Большого Сочи. Отец уехал мириться с мамой. И… что-то долго его не было. Главное, чтобы мама вернулась. Вообще — вот что на нее нашло? Впрыгнула в машину к этому мужику. С чего, спрашивается?

Наконец внизу загудели раздвижные ворота, пропуская приехавшую машину.

— Денчик! — позвал отец.

Денис рефлекторно поморщился — он и Дэна-то не сильно воспринимал, так его окликали на соревнованиях только. А уж уродское «Денчик». Но все равно поспешил вниз — надеясь, что все уже разрешилось. И…

— А ты хорош, Дэнчик, — низким и, как ей, видимо, казалось, сексуальным голосом проговорила жгучая брюнетка. Она в свой паспорт заглядывала вообще?

Денис перевел взгляд на отца. Тот ехидно и как-то зло посматривал на него. На нем самом висела какая-то блондинка с губищами, как вареник. Но не бабушкин, конечно, та лепила их маленькими и аккуратными, а какой-то немыслимый полуфабрикат.

— Что это? — кивнул парень на блондинку и брюнетку.

— Это нам с тобой расслабон, мой мальчик, — гордо провозгласил ценитель крепкой семьи и ратователь за ее же сохранность. — Буду из тебя мужчину делать. Тебя эти курицы, мать с бабкой, превратили в не пойми что.

Блондинка и брюнетка гаденько захихикали.

— Я… — начал было Денис.

— Просто твоя мать — редкостная стерва, — сообщил Платон, пьяненько и обиженно поджимая губы.

В первый момент Денис обомлел. Потом подумал, что ему послышалось. А потом… он еще секунду постоял, перекатываясь с пятки на носок. И вмазал Платону в морду.

Тот в последнее мгновение, должно быть, что-то прочитал в глазах у сына. И увернулся. Но на ногах не устоял — и свалился.