Книга Стеклянная женщина, страница 21 – Кэролайн Ли

До чего странная попытка примирения. Роуса не решается спросить, можно ли ей поехать с Пьетюром. С каким удовольствием она бы согласилась проделать этот ужасный путь еще раз, лишь бы вернуться домой, к Сигридюр!

Но если она хочет, чтобы мама пережила эту зиму, придется остаться здесь, слушаться мужа и быть ему хорошей женой.

Роуса чувствует себя форелью, которую насадил на острогу Пьетюр в Скаульхольте. Как ни бейся, как ни трепыхайся, уже не вырвешься.

Она неловко встает из-за стола, моет посуду в лохани с водой из ручья, на цыпочках идет в baðstofa, снимает шерстяное платье, натягивает ночную сорочку и ныряет под вязаные одеяла.

Постель пропиталась ночной прохладой. Роуса ежится и ждет, когда придет Йоун и ляжет рядом. Она считает собственные частые вдохи, раздающиеся будто откуда-то со стороны, крутит в пальцах уголок одеяла и подавляет желание сунуть его в рот, как в детстве. В серебристом свете луны, льющемся в затянутое пергаментом крохотное окошко, все предметы в комнате обрастают резкими тенями. Во тьме, обступающей это мерцающее пятнышко, может скрываться что угодно. Зубы Роусы стучат.

С кухни доносится шум. Звучат раскаты мужского хмельного смеха.

Роуса крепко зажмуривается и натягивает одеяло почти до самой макушки. Она стискивает в кулаке стеклянную женскую фигурку, сворачивается калачиком и прижимает ее к груди, словно убаюкивая собственный беспокойно мечущийся разум.

Она проваливается в шершавое полузабытье, где весь мир состоит из сумрака и звуки похожи на дыры в шерстяном одеяле. Она – Роуса, но в то же время Гудрун из «Саги о людях из Лососьей долины», разрывающаяся между двумя возлюбленными. Йоун держит ее за одну руку, Паудль – за вторую, и она пытается вывернуться из рук Йоуна, но только притягивает его ближе. Она хочет закричать, но из раскрытого рта не выходит ни звука, а потом она начинает задыхаться и один за другим выплевывает камни, на которых начертаны руны. Она опускается на колени, чтобы собрать их и спрятать от Йоуна, но вот уже его ладонь приподнимает ее подбородок, вынуждая ее посмотреть ему в глаза, и когда их взгляды встречаются, его зубы обнажаются в злобном оскале.

«Анна!»

Роуса резко садится на постели, схватившись за горло: на шее у нее все еще смыкаются пальцы Йоуна, в ушах все еще звучит рычащее «Анна!».

Соседняя кровать холодна и пуста, полоска лунного света растаяла, и дом окутала ночь. С кухни не доносится ни звука. Мужчины куда-то ушли. Задать корм скотине?

Внезапно Роуса вспоминает о найденном листочке с руническим символом. Она засовывает руку под тюфяк, но пальцы встречают пустоту. Она садится, приподнимает край тюфяка, заглядывает под него, ощупывает раму кровати. Ничего.

Странно. Неужто собственный разум снова сыграл с ней злую шутку? В свой первый день здесь она была ужасно измотана.

Роуса вздыхает и ложится обратно, но тут сверху доносится какой-то шум. Доски потолка явственно скрипят, будто по ним ступает кто-то в башмаках с мягкой подошвой. Роуса задерживает дыхание, боясь пошевелиться. Скрип повторяется. Она прерывисто выдыхает и затыкает рот одеялом.

В замке поворачивается ключ, и кто-то спускается по лестнице.

Роуса крепко зажмуривает глаза и снова перестает дышать. Неизвестный – кем бы он ни был, если это вообще живой человек – сейчас в baðstofa. В течение пяти оглушительных ударов сердца не происходит ничего, а потом Роуса чувствует шевеление воздуха: кто-то проходит мимо ее постели. Шаги замирают рядом с ее головой, и она пытается выдохнуть, задышать размеренно, сделать вид, что спит. Несколько мгновений спустя неизвестный проходит в кухню и оттуда – на улицу, в ночь.

Роуса лежит не шевелясь и считает каждый вдох и выдох. На пятидесятом она, пошатываясь, встает, несется стремглав в кухню и выворачивает все съеденное вечером в остывающие угли hlóðir.

Она прижимается лбом к камням и стоит так, пока не восстанавливается дыхание. Потом ковыляет обратно в baðstofa, снова ложится и ждет Йоуна. Он так и не приходит, и она зажмуривается и лежит, дрожа и считая удары сердца.

Когда Роуса наконец открывает глаза, бледные лучи раннего утра просачиваются в щель между затягивающим окно пергаментом и шторой из лошадиной шкуры. По-видимому, несмотря на страх, Роуса все-таки уснула, и теперь уже поздно. Йоун будет в ярости. Он наверняка приходил домой ночью – но когда? Во рту у нее пересыхает, и она словно опять слышит шаги над головой, склонившегося над ней незнакомца и слабое шевеление воздуха, когда этот человек – или не человек – прошел мимо ее постели.

Как спросить об этом Йоуна? Она вспоминает, как он сжал кулаки, стоило ей заговорить о чердаке. А может, он посмотрит на нее с жалостью, как на малое дитя с чересчур живым воображением?

Некоторое время она сидит на постели, спрятав лицо в ладонях, но потом заставляет себя встать, перевести дух, одеться, пройти в кухню.

Йоун склонился над лоханью и плескает воду себе на лицо и на руки. Его обнаженная грудь и спина густо поросли темными волосами, как звериная шкура.

Залившись румянцем, Роуса опускает взгляд.

– Извини, – хрипло бормочет она, – я, должно быть, заспалась. Мне казалось, я слышала… – Она поднимает глаза, ища в его лице подтверждение тому, что это он ходил ночью по дому. Что это он смотрел на нее, пока она спала.

Но Йоун смотрит бесстрастно.

– Еще рано.

В его голосе ни следа былой досады. Но где он спал? Не за столом же? К облегчению – он так и не тронул ее – примешивается беспокойство: вдруг с ней что-то не так, вдруг она ему противна?

Вокруг шеи у него повязан кожаный шнурок, а на нем висит крохотная фигурка из стекла. Она похожа на стеклянную женщину, которую он подарил Роусе, только, по-видимому, изображает какого-то святого – такие медальоны носят католики. Bóndi подобные украшения надевать не пристало. Заметив, что Роуса разглядывает фигурку, Йоун с вызовом приподнимает брови. Она отводит глаза.

Он берет ее за руку, притягивает к себе и целует в уголок губ. Она задерживает дыхание и замирает. Его борода царапает ей щеку. От него пахнет мылом из бараньего жира.

– Сегодня я покончу с сенокосом. Принеси мне dagverður в полдень, и мы поедим вместе. Ты ведь этого хочешь, правда? – Он треплет ее по щеке.

Щеку покалывает.

– Правда, – шепчет она.

– На Пьетюра не готовь.

– Почему?

– Он отправился на юг еще до зари. Я дал ему в дорогу провизии для твоей мамы. Времени писать письмо уже не было, но он и так скажет ей, что ты со мной счастлива.

От этих слов у Роусы перехватывает дыхание, но она выдавливает:

– Спасибо.

Быть может, ей удастся передать письмо вместе с каким-нибудь купцом, который держит путь на юг. Тоска по дому столь сильна, что ей хочется сесть на торговую подводу и вернуться в Скаульхольт.