Книга Лето в пионерском галстуке, страница 96 – Катерина Сильванова, Елена Малисова

Несмотря на всё это показное веселье, грусть буквально рвалась наружу, как бы Юрка ни пытался упрятать её поглубже. И грустно было не только ему, а большинству присутствующих. Ведь этот вечер последний не только для него, а для всех, и все грустили вместе с ним.

Последний вечер особенный многим: все становятся добрее и мягче, все стремятся думать о самом главном и быть с самыми дорогими людьми. Всё воспринимается чуть-чуть по-другому: небо такое звездное, запахи такие пряные, лица — добрые, песни — глубокие, а голоса — красивые. Всё так, потому что видишь это в последний раз.

Гитару передали Митьке.

— Прощаться всегда очень грустно, — сказал он, беря инструмент в руки. Провёл большим пальцем по струнам, задумчиво протянул: — А давайте вот эту… — Откашлялся, обвёл взглядом сидящих вокруг костра, задержавшись на смелых парочках, которые держались за руки или обнимались. Усмехнулся, ласково посмотрел на Ульяну. — Всем, кто влюбился этим летом, посвящается.

Услышав первые аккорды известной песни, лагерь запротестовал, по рядам прошлась волна негодования.

— Митя, не надо. Давай другую! — взмолилась Ира Петровна, сидящий рядом с ней Женя угодливо кивнул.

Юрка тоже узнал песню и громко, истерически хохотнул — он и саму шутку оценил, и степень её жестокости. Когда-то сам бы догадался так поиздеваться, но Володя… Если бы не Володя.

Митька затянул низким хрипловатым голосом:

«Ты меня на рассвете разбудишь,

Проводить необутая выйдешь,

Ты меня никогда не забудешь,

Ты меня никогда не увидишь…»

У Юрки будто что-то оборвалось внутри. И больно стало, и издевательски смешно над самим собой. Эта песня — последняя капля, контрольный выстрел, будто ему собственных мыслей мало. Захотелось заткнуть уши, да выглядеть это будет глупо.

Звучал только второй куплет, а Юрке казалось, что прошла вечность. У него не получалось больше контролировать свою грусть, она захватывала его в свои объятия, и единственное, что мог сейчас приказать себе Юрка, — не смотреть на Володю.

«Я буду сердцем бурю предвещать.

Мне кажется, что я тебя теряю…» — девочки ПУК прижались друг к дружке, легонько покачиваясь. Ульяна сияла счастливой улыбкой — наконец ей дали спеть песню из «Юноны и Авось» — и пела партию Кончитты. Даже сидящий рядом с Юркой Миха то ли вздохнул печально, то ли всхлипнул.

«…Не мигают, слезятся от ветра

Безнадежные карие вишни.

Возвращаться — плохая примета.

Я тебя никогда не увижу…»

А у Юрки глаза карие. Он не выдержал — посмотрел ими на Володю. Тот слушал, как заворожённый, глядя прямо перед собой, в пустоту. Шептал губами слова, подпевая, и Юрка отчетливо прочитал по ним: «Я тебя никогда не забуду». Володя не отправлял это послание ему, он говорил это сам себе, и в его взгляде сквозило полное, кромешное отчаяние — он не был рад тому, что никогда не забудет, и Юрка понимал. Сердце больно сжалось от этого понимания и на несколько секунд будто остановилось. Как бы оптимистично он ни заявлял, что всегда будет помнить, никогда не забудет — разве это хорошо? После того, что Володя сказал ему в новострое? Может, лучше и правда забыть, хотя бы постараться выбросить это из головы, заставить себя… Нет, конечно, нет. Он не сможет.

А Митька всё тянул и тянул эту бесконечную песню. Лица вокруг костра, освещённые багровыми всполохами, были переполнены печалью и светлой, тёплой грустью. Казалось, только Юрка чувствовал, что для него всё светлое на этом закончилось.

Володя сфокусировал на нём взгляд, их глаза встретились.

«И качнутся бессмысленной высью

Пара фраз, залетевших отсюда…» — хором, перекрикивая гитару, пропели пионеры.

— «Я тебя никогда не забуду», — прошептал Володя. Юрка никак не смог бы расслышать его, но эти слова прозвучали именно его голосом, отчётливо и ясно, в самом сердце.

И вдруг до Юрки дошло — они строчки перепутали! И теперь он должен был ответить это, сказать эти слова, пообещать…

Но Юрка не хотел! Не хотел это петь, говорить, даже думать, а губы сами по себе прошептали:

— «Я тебя никогда не увижу…»

Песня закончилась, у Митьки с возмущенными возгласами забрали гитару, «чтобы больше не пел такой кошмар». Володя не моргая смотрел на Юрку, и казалось, что мира вокруг них просто не существует. Юрка не мог разобрать, какие сейчас у Володи глаза, что там внутри за эмоции. Это было больше, чем отчаяние и грусть, Юрке было почти физически больно заглядывать в них.

Володя стремительно поднялся с места, подошёл к нему, потянулся, будто бы хотел взять Юрку за руки, но одернул себя.

— Я всё-таки помогу Лене, отведу малышей в отряд и сразу вернусь… — И, понизив голос до шёпота, сказал: — Выйди минут через двадцать на дорогу, которая ведёт к пляжу, но смотри, чтобы никто тебя не заметил. Сделаем крюк, пойдём через лес, чтобы за нами никто не увязался.

Когда Володя с Леной увели пятый отряд, за гитару снова взялся Митька, но Ира Петровна уговорила его больше не петь грустное.

— Тогда пусть будет белый танец! Дамы приглашают кавалеров! — и заиграл узнаваемого с первых нот «Паромщика».

Юрка хотел было пересесть куда-нибудь в дальний угол поляны и тихо дождаться возвращения Володи, но к нему подошла Ксюша.

— Юра, пошли, потанцуем?

У Юрки сил не осталось, чтобы удивиться. Не думая, он кивнул, взял Ксюшу за руку и вывел к костру, туда, где танцевали другие пары. Ксюша обняла его за плечи и в этот раз совсем не так, как на той дискотеке, не по-пионерски. Случись такое раньше, Юрка бы уже лопнул от гордости, но сейчас он не чувствовал ничего. Просто кружился, топал ногами в ритм музыке, приобнимал Ксюшу за талию, как робот. До него даже не сразу дошёл смысл вопроса, который она задала.

— Юрчик, слушай… Нам тут сказал кое-кто, что у вас с Машей, оказывается, всё непросто и вы…

— Ещё бы было просто! — воскликнул Юрка, перебив. — Только никаких «нас» нет.

— Да? — деланно удивилась Ксюша. — А это правда, что вы поругались тогда из-за того, что она за тобой следит?

— За мной Маша просто ходит, а следит она за Володей.

— Да ладно? — Ксюша удивилась настолько, что толкнула танцующих рядом красного до корней волос Петлицына и Настю и наступила Юрке на ногу.

— Ну да, — просто ответил он. Пробежался глазами по поляне и увидел, что Маша одна-одинёшенька сидит на скамейке у костра, сложив руки на коленях, смотрит в землю. Юрке на секунду даже стало жаль её — настолько одинокий и грустный был у неё вид. Но тут же он понял, что Машина грусть — ничто в сравнении с расставанием, которое предстоит им с Володей. И мысли о ней мигом вылетели из головы.

— За Володей? Какой кошмар! И как ей это в голову пришло? — возмущалась тем временем Ксюша, для неё это действительно было новостью. — Это ж какой нужно быть дурочкой, чтобы следить за вожатым? Да пусть даже не за вожатым, а просто… Где вообще её гордость?