– В 1892 году, – театрально жестикулируя, продолжила рассказ Джульетта, – люди на улицах Шанхая вышли из-под контроля, поскольку и в Алой банде, и в банде Белых цветов власть захватили самозванцы, отодвинув молодых законных наследников в тень, и начались бунты…
Госпожа Цай сердито посмотрела на дочь в зеркале, и Джульетта замолчала, пробормотав извинения. Она восхищалась способностью своего отца вновь вскарабкаться на вершину после того, как его сбросили с нее, и со свойственным ей беспристрастием признавала, что и господину Монтекову – с которым после гибели его отца поступили так же – хватило таланта и воли, чтобы сделать то же самое. Вот только пока обеими бандами руководили те, кому было плевать на узы и месть, поскольку им были важны только барыши, бушевавшая до их прихода кровная вражда почти сошла на нет.
– Твой отец, – сказала госпожа Цай, дернув Джульетту за волосы, – вернул себе то, что принадлежало ему по праву, потому что у него были сторонники, которые верили в него. Он обратился к простым людям, которые составляют большинство, которые защищают его ныне и готовы отдать за него жизнь. Это вопрос гордости, Джульетта. – Госпожа Цай наклонилась, и в зеркале ее лицо оказалось рядом с лицом дочери. – Он хотел, чтобы Алая банда уподобилась сокрушительной природной стихии. Чтобы членство в ней давало власть. Именно этого и желали рядовые члены, и с ним во главе они свергли коммерсантов, которым пришлось подчиниться.
Джульетта вскинула бровь.
– Иными словами, – заключила она, – все решает численный перевес.
– Можно и так сказать. – Ее мать цокнула языком. – Так что не думай, будто для того, чтобы оставаться на вершине, нужно только умение владеть оружием. Важно также уметь сохранять верность своих людей.
С этими словами госпожа Цай сжала плечи Джульетты и пожелала ей спокойной ночи. Деловитость и быстрота – в этом была она вся. Мать вышла, закрыв за собой дверь, и предоставила Джульетте обдумывать ее слова.
Остальные этого не знали, но в то время, как господин Цай являл собой лицо Алой банды, госпожа Цай проделывала не меньшую работу, чем ее муж, хотя и оставаясь в тени. Она просматривала все поступающие в их дом бумаги, и именно она убедила мужа, что будет лучше, если во главе Алой банды после него встанет их дочь, а не кто-то из его родственников-мужчин. Поэтому Джульетта считалась наследной принцессой, и господин Цай рассчитывал, что когда-нибудь его место займет она и все в банде присягнут ей на верность.
Джульетта наклонилась к зеркалу и коснулась своего лица.
Действительно ли власть – результат верности? Или же верность возникает, только когда обстоятельства складываются благоприятно, и исчезает, когда они оборачиваются против тебя? Господину Цаю и господину Монтекову помогает тот факт, что оба они мужчины. Джульетта отнюдь не была наивной. Каждый их посыльный, каждый мальчик на побегушках, каждый рядовой, но беззаветно преданный им член их банды был мужчиной. Большая часть Алой банды боялась и уважала Джульетту, но во главе их стояла не она. Как они отреагируют, когда она попытается взять бразды правления в свои руки?
Джульетта устало потерла глаза. День был тяжелым, однако вместо утомления она испытывала тревогу. Когда она легла поверх одеяла, ночная рубашка липла к ее телу, сердце колотилось в темноте.
Она резко села. Кто-то стучал в стеклянную створку дверей ее балкона, находящегося на втором этаже.
– Нет, – глухо пробормотала она.
Стук послышался опять, ритмичный, неторопливый.
– Нет, – повторила она.
Опять стук.
Джульетта вскочила на ноги, устремилась к балконным дверям и сильнее, чем было необходимо, рванув шторы, раздернула их. На перилах балкона в небрежной позе сидела знакомая фигура, освещенная светом полумесяца. Она с усилием сглотнула.
– Ты взобрался на второй этаж? – спросила она через стеклянную дверь. – Неужели нельзя было просто бросить пару камешков?
Рома посмотрел вниз, в сад.
– У вас там нет никаких камешков.
Джульетта опять потерла глаза, на сей раз более энергично. Возможно, если потереть их достаточно энергично, она поймет, что все это просто горячечная галлюцинация и сейчас она придет в себя.
Она отняла руку от глаз, но Рома никуда не делся.
Да, надо усовершенствовать систему безопасности.
– Джульетта, мне нужна твоя помощь. Все пути, по которым я шел, закончились тупиками, так что мне больше некуда идти, не к кому обращаться. Но ты – я знаю, что ты что-то знаешь.
Джульетта медлила с ответом. Она стояла неподвижно, пытаясь справиться с ощущением в низу живота и не понимая, что это – ненависть или страх. Страх, что, если помешательство будет распространяться, она окажется в том же положении, что и Рома, и ей тоже придется смотреть, как кто-то из ее родных будет умирать. Страх, что, даже просто сочувствуя ему, она переступила черту.
В ненависти плохо то, что, даже когда само это чувство ослабевает, физиологические реакции остаются. Сжатые кулаки, ощущение жара в крови, затуманенное зрение, учащенный пульс. И все это может вылиться во что-то еще.
Например, в стремлении к чему-то такому, чего трудно достичь.
– Ты просишь меня о помощи, – тихо сказала Джульетта, – но сколько крови на твоих руках, Рома? Пока меня не было, сколько моих людей просили тебя о помощи, о пощаде перед тем, как ты их убил?
Глаза Ромы казались черными в лунном свете.
– Мне нечего на это сказать, – ответил он. – Кровная вражда – это кровная вражда. Но сейчас другое дело. Если мы не поможем друг другу, мы все можем погибнуть.
– Сведения есть не у тебя, а у меня, – сказала Джульетта, чувствуя себя не в своей тарелке. – Так что постарайся воздержаться от огульных заявлений, касающихся нас обоих.
– Пусть у тебя имеются сведения, зато я контролирую другую половину города, – парировал Рома. – Если будешь действовать в одиночку, то работать в той части Шанхая ты не сможешь. А если в одиночку буду действовать я, то мне не будет хода на территорию Алых. Подумай, Джульетта, – раз болезнь бьет по нам обоим, то нельзя заранее сказать, на чьей территории мы сможем найти ответы.
Джульетту обдало холодом. Она попыталась не обращать на него внимания и рассмеялась резким смехом.
– Насколько я понимаю, отсутствие разрешения не мешает тебя находиться на моей территории.
– Джульетта. – Рома прижал ладони к стеклу. В его умоляющем взгляде читалась беззащитность. – Ради всего святого, она же моя сестра.
Боже…
Джульетта отвела глаза. Она не могла этого вынести. Напрасно она так изводит себя: вся эта беззащитность – просто личина, которую Роман Монтеков надел на себя, чтобы выиграть время, пока у него не появится шанс нанести удар. Она это знала.
Но, возможно, она не способна учиться на своих ошибках. И ее воспоминания о Роме погубят ее, если она не вырвет из своей груди все остатки мягкости.
