Книга Кошка Белого Графа, страница 54 – Кира Калинина

— Прелестная Камелия, вы не устали от зимы? — воскликнул он, поигрывая тростью, потом оглянулся на придворных: — А вы, господа?

Сугробы вокруг как-то разом опали, сделались пористыми, сквозь голые ветви впереди проглянула зелень.

— Мне кажется, или стало теплее? — удивленно произнесла графиня Виртен.

— Смотрите, — ахнула Кайса, — снег тает!

Сугробы на глазах превращались в ручьи, и дамы стали с визгом прыгать туда-сюда, боясь замочить сапожки.

— Держитесь тропинки, — велел король.

Тут я заметила, что с нами остались одни вайнорцы. Свита короля в дебри не полезла.

Под снегом скрывалась довольно широкая галечная дорожка, и придворные сбились на ней, с удивлением озираясь по сторонам. На проталинах уже пробивалась трава, желтела мать-и-мачеха, раскрывались крокусы.

— Это как в сказке о подснежниках! — воскликнул кто-то.

Не знаю, как в Вайноре, а у нас эта сказка известна каждому ребенку. Как-то раз весной встретились бог лета и богиня зимы и заспорили, кто из них краше. Мимо проходила девочка, посланная в лес за подснежникам, и боги попросили ее разрешить спор. Каждый показал красоты своего времени года. Но девочка понимала, что присудив победу одному из богов, восстановит против себя другого. "Вы одинаково прекрасны, — попыталась схитрить она. — Я не могу выбрать". Тогда боги спросили, что из увиденного пришлось ей по душе больше всего, и девочка ответила: "Подснежники! Ваше общее творение, общее дитя. Их не будет без лета, но не будет и без зимы. В них теплый трепет жизни и чистота холодных снегов". Богам понравился ответ. Они щедро одарили умную девочку и отпустили домой, а дальше все кончилось тем, чем кончаются все сказки — свадьбой.

Но в книге Старой Хель у этой истории был грустный финал. Девочка влюбилась в бога лета и осталась с ним. Когда пришла зима и кругом легли снега, в лесу сохранился крохотный островок зелени и тепла, где бог жил со своей возлюбленной. Однажды девочка отправилась навестить своих родных и бог дал ей с собой подснежник, наказав вернуться до того, как тот завянет. Девочку, конечно, задержали, и она вышла из дома слишком поздно. Она бежала сквозь пургу, прижимая к груди умирающий цветок, а зима бесновалась вокруг, не в силах достать ее, пока в подснежнике теплилась жизнь. Наутро девочку нашли замерзшей в нескольких шагах от большой проталины, а в руке ее был мертвый подснежник.

Именно эта история вспомнилась мне, когда я смотрела, как под ногами одетых в меха придворных расцветают цветы, а вокруг покрываются зеленью ветви.

Хорошо, если эти летние чудеса покорят сердце Камелии. Но король мне по-прежнему не нравился. Как бы принцессе не замерзнуть потом с мертвым подснежником в руках…

Тут деревья за спиной короля всколыхнулись. Взмыли в небо птицы, послышался треск сучьев, придворные отпрянули в испуге. На поляну, раздвигая ветви кустарника, выступил бурый гигант с огромными желтыми бивнями. От их тяжести голова с мохнатым хоботом клонилась книзу.

Никогда не понимала, почему символом королевского дома Бордикетов избран мамонт. Теперь — поняла. В три раза больше обычных мамок, седой и косматый, с похожими на мох пятнами на бивнях, он казался изначальным божеством, плоть от плоти самой земли: шерсть подобна диким зарослям, бивни — осколкам скал, тяжелая неспешная поступь — движению времени. Мне так и виделись птицы, свившие гнездо на его темени, и белки, скачущие по горбатой спине.

— Не бойтесь, господа, — король небрежно взмахнул тростью. — Габор безобиден, как котенок.

— Я думал, большие мамонты вымерли, — герцог Клогг-Скрапп первым пришел в себя.

— Габор — последний.

Казалось, он явился из седой древности, из времени легенд, и безмерная усталость плескалась в сумраке его глаз.

Король отвинтил набалдашник трости, достал из нее свирель, и легкая мелодия запорхала над поляной, как бабочка.

Бога лета изображали юношей со свирелью. А звали его просто Лет.

Наверное, это была игра солнечных лучей, но на миг мне почудилась на спине мамонта призрачная фигура — правда, не юная, а сгорбленная, унылая, старческая.

Король Альрик галантно повернулся к Камелии:

— Не желаете прокатиться?

— Нет-нет! — она замахала руками с такой милой непосредственностью, что король засмеялся, и принцесса засмеялась вслед за ним.

А мамонт тяжко вздохнул, развернулся и побрел обратно в заросли.

Вечером Кайсе передали записку, и фрейлина сейчас же вызвалась вывести меня в парк по известной кошачьей надобности. Теплая уборная в принцессиных покоях, на мой вкус, была куда удобнее, но Камелия, лукаво блеснув глазами, дала дозволение, и я не стала упираться.

Фрейлина в лисьей шубке шла по длинным переходам и тихо шептала сама себе:

— Открытая галерея… Налево, опять налево… Прямо до конца и свернуть к лестнице…

Коридор привел к окну, похожему на дупло в стволе. Направо и налево от него шли узкие ходы, оплетенные ветвями.

Кайса сверилась с запиской:

— И в какую сторону эта лестница?

Справа тянуло холодком, я повернула туда.

— Ты думаешь? — усомнилась Кайса.

— Мррм, — я не стала останавливаться и слушать ее возражения. Все равно фрейлина не оставит любимицу принцессы одну.

Мы дошли до лестницы, спустились, Кайса толкнула тяжелую дверь, и я шмыгнула у нее под ногами — навстречу снегу и звездам, мигающим из-под навеса.

Летом в галерее, оплетенной каменно-живым душистым горошком, наверняка сохранялась приятная прохлада, но и зимой это место отлично подходило для тайных свиданий. Сюда, как видно, даже слуги не каждый день заглядывали: снег с пола не сметен, и следов почти нет — одна-единственная цепочка у самой стены. Там, где ждал фендрик Ойсин в своей гвардейской шинели с меховой пелериной. Я сразу поняла, что это он. Но Кайса застыла у входа, с тревогой всматриваясь в мужскую фигуру, выступившую из густой тени.

— Барышня Кайса, вы пришли! Я так давно вас не видел!

Фрейлина с облегчением улыбнулась.

— Как же давно? Всего несколько часов!

— Это не в счет. Вы прошли мимо, как прекрасное видение, и даже не взглянули на меня.

— Неправда, очень даже взглянула!

— Я целую вечность не слышал вашего смеха, — Ойсин преподнес Кайсе плетеную коробочку, перевязанную розовым бантом.

— Ой, яблочный зефир в шоколаде, мой любимый! — и барышня к радости фендрика залилась смехом.

Оставив парочку любезничать, я вскочила на балюстраду, спрыгнула вниз и пробежалась вдоль галереи. Снег мягко похрустывал под лапами, будто посмеивался от удовольствия. Интересно, если позвать Рауда Даниша прямо отсюда, он услышит — или дворец с его летними чарами станет помехой?