Книга Зеркала, страница 35 – Мария Покусаева

И вот теперь, устроившись на втором ярусе «Золотой ветви» – самого лучшего из всех приличных заведений, которые могла позволить себе скромная леди-наставница, желающая провести приятный вечер в хорошей компании, – Джейна Бронкль сидела напротив Андре Форжо и понимала, что разочарована.

Она ожидала увидеть прекрасного собеседника, умного, талантливого молодого мужчину с прекрасными манерами и тонкой иронией в каждом слове, той самой иронией, которой были пронизаны все его письма. Но перед ней сидел самовлюбленный светский красавец, лощеный, одетый по последней моде – ярко и слишком легко для Маревельда с его морем и ветрами, пронизывающими до костей.

Когда она вошла в зал и оказалась в поле его зрения, Андре в первый момент даже не заметил ее, просто мазнул взглядом, как по чему-то незначительному – и Джейна почувствовала себя так, как боялась себя почувствовать.

Тем, кто она есть, то есть – бедной учительницей в скромном платье, которое она надела сегодня, потому что во всех платьях своих кузин, предложенных тетушкой для выхода, рисковала замерзнуть.

Но, наверное, те платья куда больше подошли бы к костюму Андре. Точно так же девушка, которая носила бы подобное, куда лучше подошла бы самому Андре в качестве спутницы.

Так думала Джейна.

Коричневое шерстяное платье тем временем нисколько не мешало Андре заигрывать с ней.

И Джейна бесилась, сама не зная почему.

Он был обходителен и умен. Он много говорил о себе и мало – об истории и искусстве. Точнее, об искусстве он говорил, но исключительно в контексте себя и своих менее удачливых собратьев по перу. Это никак не походило на полные утонченного восприятия пассажи из писем, в которых он рассказывал ей о посещениях известных галерей и прочих достопримечательностей во время путешествий.

«Каменные храмы Кимри, – писал он как-то, – эти древние руины, покрытые льдом и мхами, вдохновили меня заинтересоваться прошлым этого мира».

За весь вечер он не сказал о храмах и истории ни слова.

Джейна скучала.

Андре рассказывал, как его принимали в домах благородных семейств, упоминал имена и приставки к фамилиям, стоимость картин в гостиных комнатах и украшений на дамах. Самих дам он тоже упоминал – и так, словно Джейна знала их поименно. Это не имело ничего общего с его взглядами на суетность светского бытия и недолговечность красоты внешней по сравнению с красотой души.

В бокале Джейны было полусухое белое вино – Андре выбрал его сам, и вино правда было прекрасным. Джейна не допила его только потому, что от вина она начинала краснеть, и это выдавало ее с головой. Сейчас очень хотелось выплеснуть содержимое бокала в лицо Андре, развернуться и уйти, но происхождение, род занятий и внутреннее убеждение, что леди так не поступают, останавливали Джейну.

Она смотрела по сторонам, оценивая скромное изящество и уют обстановки. Мебель была из хорошего дерева, стены украшали фрески и картины уютного, сытого быта, на потолочных балках висели гирлянды из веток, засушенных цветов и лент – знак ожидания Ночи Излома, которая уже вот-вот наступит. Внизу, у входа, Джейна увидела всю себя, с ног до головы, до самой своей рыжей макушки в огромном зеркале. Сейчас она радовалась и одновременно жалела, что в зале зеркал не было. Иначе, пожалуй, господин Форжо уделял бы им внимания больше, чем ей и всему тому, что закрывало строгое платье.

Как вообще человек может смотреть на другого человека вот так – оценивающе и с предвкушением, как на кусок пирога у себя в тарелке?

Как могло так случиться, что на нее именно таким взглядом смотрит человек, в чьих письмах она находила тонкое чувство красоты и любовь ко всему в мире?

Зачем она вообще согласилась на эту встречу?

– Как ваша работа, Джейна? – спросил вдруг Андре, отклонившись чуть назад.

Его холеная рука с одним ярким перстнем на мизинце – блестящий камень в нем по цвету напоминал морскую волну, точно так же, как глаза Андре.

Этот цвет глаз – слишком яркий для человека – и пепельно-белые волосы выдавали в нем примесь чужой крови. Той самой, которая иногда дарит тем, в чьих жилах течет хотя бы крошечная ее часть, разного рода таланты.

Умение завораживать сердца людей песней. Рисовать на холсте цветы настолько живые, что на них садятся пчелы. Убивать осколком зеркала и шпилькой для волос.

Или вот, например, очаровывать словами, написанными на бумаге.

Улыбка у Андре была как у кота, знающего, что перед ним – миска сливок, предназначенных только ему.

– А?

Джейна не сразу поняла, что он о чем-то ее спросил.

Андре рассмеялся, хлопнув ладонью по белоснежной скатерти на их столике.

– Вы такая милая, госпожа Бронкль…

– Леди, – поправила она его.

– Хорошо, славная, леди, – исправился он. – Леди Джейна. Я помню, что ваша матушка… – Взгляд Андре скользнул в сторону и вверх. Видимо, за подсказкой. – Благородна. Простите. Я спросил, как вам работается во Враньем Доле?

Она пожала плечами, потому что этот вопрос тоже напоминал ей о том, кто она такая, и втянула голову в плечи.

– Я не думаю, что это как-то отличается от работы в любой другой школе для юных леди, – сдержанно сказала она, озадаченная его интересом.

– Но эта лучшая, – напомнил он.

Он сидел, откинувшись на спинку стула и положив один локоть на нее. Другую руку он вытянул вперед и сейчас поигрывал ножкой бокала с вином.

Взгляд Андре скользнул вниз – сначала по столу, на котором еще оставалась пара блюд с едой, потом – по груди Джейны.

Андре прикусил нижнюю губу и повел плечами, словно что-то с них стряхивал.

– Лучшая. – Джейна медленно кивнула. – Поэтому я в ней.

– О, я не сомневался, – улыбнулся он и подался вперед, поставив локоть на стол. Это позволило ему приблизиться к Джейне еще чуть-чуть, как заговорщику. – Просто… леди Бронкль, мне, возможно, нужна ваша помощь, – сказал он пылко.

В первый момент она подумала, не будет ли эта помощь связана с тем, чтобы передать тайные письма одной из учениц.

Джейна поняла, что ее брови дернулись и строго сошлись, как всегда, когда она злилась и хотела показать свою злость. К примеру, если кто-то из учениц забывался.

– Я задумал очень… амбициозную книгу, – продолжил Андре. Его взгляд метался – вниз, к тарелкам, в сторону, вверх и, наконец, к Джейне, прямо в глаза. – Об Академии Галендора. И о традициях обучения в ней. Ваши письма говорят о том, как прекрасно вы все это знаете. Вообще-то, – он махнул рукой в воздухе и улыбнулся с самодовольством человека, который предчувствует свой успех, – я хотел написать биографии самых знаменитых ее ректоров и магистров, но оставил эту идею как запасную. Тем не менее, рассказ об Академии без упоминания той семьи, история которой тесно переплетена с историей города, будет неполным, вы же понимаете, Джейна?