Книга Косиног. История о колдовстве, страница 78 – Джеральд Бром

С этой мыслью Абита снова закрыла глаза. Уснуть бы опять да проснуться где-нибудь в другом месте…

Сунув руку в карман передника, она нащупала ожерелье из волосяных колец, стиснула его в ладони, точно ладонь матери, но как только собралась вытащить ожерелье, прижать мягкие пряди волос к щеке, в дверь постучали, и Абита поспешила спрятать единственную оставшуюся при ней драгоценность.

В замочной скважине заскрежетал ключ, и прочная дверь распахнулась настежь. Промозглый погреб озарил неяркий утренний свет. На пороге стоял шериф Питкин с перевязанным ухом.

– Абита, – вполне добродушно сказал он, – выходи. Выходи, позавтракаешь.

Абита попробовала встать, но тут же рухнула на пол: боль в ноге оказалась слишком сильна.

Шериф Питкин, подойдя к ней, подхватил ее и осторожно поднял.

– Ладно, мы полегоньку, без спешки. На ту ногу не наступай.

С этим он едва ли не на руках вынес Абиту наверх, в кухню, и усадил за стол, где ее дожидалась лепешка и чашка чая.

У задней двери, напружинившись, держа руку на эфесе шпаги, стоял уполномоченный Харлоу. Абита взглянула ему в глаза.

– Чего ты так боишься, Сэм? Думаешь, я тебя в жабу могу превратить?

Сэмюэл побледнел, словно именно так и думал.

Шериф, налив себе чаю, занял место напротив и кивнул на лепешку.

– Сам пек. На вкус куда лучше, чем выглядит.

Абита ковырнула лепешку пальцем.

– Очень любезно с вашей, шериф, стороны, только желудок мой отчего-то не в настроении принимать пищу.

– А ты постарайся, – мягко, однако настойчиво сказал шериф Питкин. – День впереди долгий.

Абита, кивнув, взяла лепешку, откусила и принялась жевать, не чувствуя вкуса, изо всех сил стараясь не думать о том, что ждет ее впереди. Пока она ела, шериф Питкин, прихлебывая чай, смотрел за окно. Выглядел он изрядно усталым, держался невесело, как будто с радостью остался бы в стороне от всей этой кутерьмы. Что и говорить, к Абите он неизменно относился по-дружески с тех самых пор, как Эдвард впервые привез ее в Саттон, а в показном благочестии, в отличие от многих единоверцев, никогда не усердствовал. Пожалуй, стремился Питкин лишь к одному – ладить с соседями да спокойно делать свое дело (быть может, поэтому преподобный Картер и назначил его шерифом).

– Прости меня за… за ухо, Ноэ, – сказала Абита, заметив пятнышко свежей крови, проступившее сквозь повязку.

Шериф покачал головой.

– Хватит с меня и того, что стрелок из тебя – не ахти.

– Как это? Да я в ухо и целилась!

Вымученно улыбнувшись шутке, Питкин тяжко вздохнул.

Когда Абита покончила с завтраком, он помог ей доковылять до дверей и снял с вбитого в стену крюка пару ручных кандалов.

– Извини, Абита, так велено. Без этого не обойтись.

Абита покорно протянула руки вперед. Защелкнув браслеты на ее запястьях, Питкин сунул за пояс пистолет, помог ей спуститься с крыльца и вывел на улицу. Здесь их дожидались оба уполномоченных с запряженной повозкой.

– Может, без повозки обойдемся? – сказал Сэмюэл. – Тут пешком – два шага.

– Не обойдемся, – отрезал шериф. – С такой ногой я ее пешком туда не погоню. К чему ей сквозь толпу злорадствующих ослов хромать? Чего доброго, взбредет кому-нибудь в голову на нее руку поднять…

– Какая разница? Она ж ведьма.

– Я сказал, разница есть – значит, разница есть.

В ответ Сэмюэл только пожал плечами.

Не прошло и пяти минут, как повозка с погруженной в нее Абитой подкатила к дому собраний. Действительно, Абиту здесь уже ждали, и без злорадных ухмылок в толпе дело не обошлось, а многие прихватили с собой кто камень, кто палку.

Завидев повозку, с полдюжины человек двинулись ей навстречу.

Шериф не спеша, чтобы каждый мог видеть, вытащил из-за пояса пистолет и погрозил им толпе, будто пальцем.

– Первый, кто бросит камень или палку, получит пулю. Я свое слово держу, вы меня знаете. Ну, кто желает быть первым?

Многие злобно нахмурились, однако стать первым желающих не нашлось, и шериф направил повозку к самому входу, заставив толпу расступиться. На Абиту таращились, как будто у нее рога отросли. Те, у кого имелись при себе Библии, поспешили прижать их к груди, словно щиты, оберегающие от нечестивого волшебства. При виде этого Абите ужасно захотелось завизжать во весь голос, проклясть всех сошедшихся, и, кабы в сердце осталось хоть чуточку больше храбрости, так бы она, пожалуй, и сделала – хотя бы затем, чтоб полюбоваться ужасом на их лицах.

В дом собраний Абиту ввели первой. Кафедру по такому случаю заменили парой столов: один, с тремя креслами позади, надо думать, предназначался для членов суда. По одну сторону от судейского стола тянулись рядком еще двенадцать кресел, а по другую стояло всего одно. Усадив в одинокое кресло Абиту, шериф кивнул уполномоченным, и те распахнули двери дома собраний на всю ширину.

В зал неторопливо, гуськом, вошли и расселись по местам, напротив Абиты, еще двенадцать человек, двенадцать самых почтенных членов общины. Несколькие взглянули на подсудимую с любопытством, но выдержать ее взгляда подолгу не смог ни один.

Следом за этими, что-то обсуждая на ходу, появились Уоллес с Анселем, нагруженным изрядной величины наплечной сумкой и мешком. Сопровождало их все семейство Уоллеса – жена, сын и дочь.

Ансель, подойдя к одному из столов, водрузил на него сумку и принялся вынимать из нее какие-то бумаги. Уоллес с семьей расположились на передней скамье. Поначалу Абита сочла это пустяком, но тут в зал одна за другой просочились еще добрых полдюжины девиц и женщин и тоже заняли места в первом ряду. Тут-то Абите все сделалось ясно, и предплечья ее вмиг покрылись гусиной кожей: все эти женщины, все девицы хоть раз да обращались к ней с просьбами о заговорах либо амулетах.

Дальше народ повалил в зал валом, быстро заполнив все остальные скамьи. Рассаживались сегодня, против обыкновения, кто куда пожелает, невзирая на высоту положения – и даже женщины вперемежку с мужчинами.

Преподобный Картер с женой, Сарой, и дочерью, Мартой, сели позади, в паре рядов от дверей. И его преподобие, и Сара выглядели не на шутку обеспокоенными, а на Абиту поглядывали с явным сочувствием.

Те, кому мест не хватило, столпились под стеной у дверей, за спинами сидящих. Переговаривались сошедшиеся негромко, вполголоса, однако лица их так и сияли восторгом пополам с нетерпением: все ожидали появления мирового судьи. Это-то ожидание на глазах множества бессердечных зевак и угнетало пуще всего остального: их неотвязные взгляды, их перешептывания за ладонью очень скоро сделались просто невыносимыми. Опустив голову, стараясь не видеть, не слышать их, в эту минуту, в окружении всей деревни, Абита почувствовала себя совершенно одинокой, одинокой, как никогда в жизни. Настолько, что с облегчением перевела дух, когда уполномоченный Харлоу, войдя в зал, объявил о прибытии мирового судьи.