Онлайн книга «Громила»
|
Затем папа говорит: — Если ты хочешь, чтобы твой трюк прошёл, заставь меня поверить, будто это моя собственная идея. — Она действительно твоя. — Я произношу это с полной убеждённостью. — Ты же сам её высказал всего секунду назад! Он опять смеётся. — И как это я запамятовал! Он качает головой, поражаясь моей безграничной дерзости. Я сохраняю непроницаемо-серьёзно-нахальное лицо. Он с минуту раздумывает — или делает вид, что раздумывает... Я уже не знаю, кто тут кем манипулирует. Наконец, он говорит: — Мы с мамой обсудим это вместе и примем общее решение. — Это всё, чего я прошу — чтобы вы с мамой серьёзно подумали. Ведь ваше решение мы с Бронте будем помнить всю оставшуюся жизнь. Он изучает меня этаким особенным взглядом вдумчивого родителя — ну, вы понимаете: «Мы с тобой оба немного гордимся и немного боимся того, что собираемся сделать» — а затем добавляет: — «Так добрые дела блестят в злом мире» [23] . Ага, я знаю, откуда это! Щёлкаю пальцами и выдаю: — Шекспир, «Венецианский купец»! — На самом деле, — смущается папа, — я скорее имел в виду Джина Уайлдера в роли Вилли Вонки [24] , но оба ответа — и А, и Б — засчитываются. * * * Мама с папой всё обсудили. Ответ — нет. Через неделю Гортоны получили отказ, и теперь как только органы социальной защиты продерутся сквозь горы своих бумажек, Брю и Коди сошлют в «такой-то дом для таких-то-растаких-то детей» и пиши пропало — они растворятся в системе, и мы никогда их больше не увидим. Если стене, которую возвели наши дражайшие родители, суждено пасть, то лучше бы это случилось как можно скорее. Бронте — вот та сила, которая свалит эту стену. Она из человека превратилась в сверхсилу — в цунами, в стихию, которую не остановить. Никогда ей в этом не признаюсь, но я испытываю перед нею благоговейный трепет и даже, можно сказать, чуть-чуть её побаиваюсь. Падение Иерихона происходит на моих глазах. Оно начинается с телефонного звонка; я чуть было не поднял трубку, но Бронте, увидев номер того, кто звонит, останавливает меня. Телефон звонит ещё раз, и я слышу, как мама берёт его в коридоре. Мы с сестрой обращаемся в слух. — Простите, кто вы? — говорит мама. — Адвокат? Ничего не пойму. О чём речь? Что-то мне это не нравится. Когда твои родители не живут, а словно бы танцуют на канате, который от натяжения уже начал расползаться, звонок от адвоката — очень дурной знак. Поворачиваюсь к Бронте, однако на её лице написано нетерпеливое ожидание, а не страх. — Я вас правильно поняла — вы звоните Бронте? С какой стати вам разговаривать с моей дочерью? Мама молча слушает, а Бронте шепчет мне: — Они ей ничего не скажут! Адвокат обязан молчать о делах своего клиента. — Ты наняла адвоката?! — Всего лишь проконсультировалась. Это бесплатно. И тут мама восклицает: — Нет-нет, подождите, не вешайте трубку!.. — но, похоже, на том конце разговор закончили. Мы теперь обедаем каждый сам по себе. Бронте, однако, — о, это неспроста! — садится за стол вместе с мамой. Я присоединяюсь — обожаю боевики с непрерывной пальбой и грохотом разрывов. Но, к моему разочарованию, царит тишина... пока мама не произносит: — Бронте, мне надо с тобой поговорить. Ага, мамуля явно собирается обсудить тот таинственный телефонный звонок. Но Бронте делает отвлекающий манёвр и ошеломляет её неожиданным заявлением: — Я решила бросить плавание. — Я не об этом хоте... что?! — Я решила вместо этого пойти работать. Мне сказали, первый шаг — это обеспечивать себя самому. Шестерёнки в маминой голове всё ещё включены на заднюю передачу, и она в панике рвёт рычаг переключения скоростей. — Первый шаг... к чему? — К тому, чтобы стать эмансипированным несовершеннолетним [25] . Мама набирает полную грудь воздуха и медленно выпускает его — шестерёнки в её голове наконец-то сцепились друг с другом. То, что Бронте ни много ни мало связалась с адвокатом, бьёт наповал. — Что это ты такое выдумала? — говорит мамуля, стараясь скрыть тревогу за бодрым и беспечным тоном. — Мама, признай, что вас с папой в последнее время никак нельзя назвать любящими и заботливыми родителями. А то, что вы напрочь отказываетесь помочь Брюстеру и Коди, наглядно доказывает, что в этом доме мне не место. Мама пронзает Бронте холодным взглядом: мол, полегче, доченька, я тебя предупреждаю! — Слушай меня внимательно, Бронте, потому что повторять я не стану. Я НЕ ПОЗВОЛЮ ТЕБЕ ШАНТАЖИРОВАТЬ МЕНЯ! Бронте выдерживает мамин взгляд. Её ответный удар столь же мощен: — Наши поступки всегда имеют те или иные последствия, мама. Ты сама меня этому учила. Твои действия — не исключение. С этими словами она встаёт и удаляется из столовой. Мы остаёмся вдвоём. По-видимому, маме еда не лезет в горло. — Вот это да. — Поскольку я в полном улёте от того, что вытворила Бронте, всё, что я могу сказать — это ещё раз повторить: «Вот это да...» Кажется, я потерял дар речи. Вечером интересуюсь у сестры — она на самом деле или только так? Похоже, мой вопрос её пугает. — Я никогда не бросаюсь пустыми угрозами, — молвит она, и тут я понимаю, что именно повергает её в страх: вовсе не реакция родителей на ультиматум, а собственная решимость. Мама и папа не желают помочь Брю и Коди, и поэтому Бронте, без всякого сомнения, бросит занятия плаванием, найдёт себе работу и, чем чёрт не шутит, на самом деле пойдёт до конца и избавится от опеки родителей. Хочется как-то поддержать её, но всё, что мне удаётся выдавить — это лишь ещё одно «вот это да». * * * Больше о случившемся мы не говорим, но на следующий день папа объявляет, что они с мамой «не исключают возможности рассмотреть вопрос о временном взятии Брю и Коди под свою опеку, если не найдётся других соискателей». Они договариваются о встрече с социальным работником, и она заявляется в наш дом в тот же день — наверно, пытается загладить вину за своё промедление в ту роковую пятницу, когда умер дядя Хойт. Она, я так думаю, в своей предыдущей жизни занималась продажей подержанных автомобилей, потому что несмотря на громкие заявления наших родителей о том, что им нужна всего лишь информация и ничего больше, встреча заканчивается подписанием заявления, снятием отпечатков пальцев и проверкой полицейского досье. |