Книга Испорченная реальность, страница 33 – Джон Урбанчик

До этого я не замечал стула. Дайю сидела на краешке кровати, рядом со мной, едва меня не касаясь, но здоровяк аккуратно опускается на кресло, ерзает, чтобы проверить ножки, и наконец замирает.

Его голос кажется настоящим, даже в хриплом шепоте сохраняется некая глубина.

— Здорово устроились, как я посмотрю, — говорит он. — Они сказали, что вас зовут Кевин. В этом была правда?

— Что значит была?

Он пожимает плечами:

— Просто такое выражение. Простите. Даже у теней есть имена.

— Я не тень.

— Конечно, нет. Только это так. Мы ими стали.

— Я не умер.

— Естественно, — говорит мужчина, и я жду, когда он скажет мне, что я мертв, но он не развивает тему. Говорит легко, без запинки, а мне слова царапают горло, обжигают изнутри. Он уверен в себе, не напрягается, и я решаю, что переоценил Капитана Страха. Вот их настоящий лидер, по крайней мере, на более высоком уровне.

— И все же мы тени, — продолжает он. — Ваше предположение о том, что призраки — духи мертвых, неверно. Мы меньше, чем воспоминания, ничего не значим. Нам здесь не место.

— Но мы существуем.

Он кинает:

— Это парадокс, признаю. А еще мы взвалили на себя тяжкий крест — защищать реальность.

— Плохо справляетесь, — замечаю я.

— Вообще-то, мы проделали огромную работу. Чудесную. Просто блестящую. Мы обеспечиваем неприкосновенность сдвигов, убеждаемся, что те, кто остался за бортом, не войдут в новый мир. Вы думали, мы боремся с переменами?

Его улыбка становится шире. Он читает ответ у меня на лице.

— Это невозможно. Как понять, чья реальность сдвинется?

— Я не уверен, что понимаю, — говорю я. — Чем именно вы занимаетесь?

— Предотвращаем вмешательства. Пока не исчезнем. Пока не сгинем. Пока не растворимся в ткани реальности.

— Растворитесь?

— Мы бледнеем, слабеем, превращаемся в тени. А потом исчезаем.

— Вы видели, как это было?

— Признаю, это по большому счету теория. Наша смерть обычно не похожа на медленное угасание.

— Что вам от меня нужно?

— Вас раскрасили.

— А если я не хочу играть по вашим правилам?

— Играть? — спрашивает он, подаваясь вперед. — Это не игра, Кевин. Совсем нет. Реальность отвергла вас, сочла недостойным жизни, стерла из памяти. Родись вы в этом мире, вы бы умерли, но все равно были бы забыты. По какой-то случайности мы остаемся здесь. Возможно, из-за силы воли, но я ставлю на рок, на изъян в строении миров.

— А их несколько?

— Почему бы и нет? В каком-то из них вы до сих пор существуете. Но не в этом.

— Я хочу вернуться, — говорю я. Я говорил об этом всем, скажу и ему. Его улыбка меркнет. Я чувствую в нем напряжение, которого не заметил раньше — в линиях рта, в лежащих на коленях руках, сжавшихся в кулаки.

— Пути назад нет, — отвечает он.

— Но...

— Эти слухи ложны.

— Я...

— Если сбежите, вы в сотнях километров от города. Пойдете не туда и окажетесь в буше — умрете раньше, чем поблекнете.

— Я не хотел...

Он обрывает меня:

— Теперь вы один из нас, Кевин. Тень.

— Призрак.

— Что?

— Вы призраки. Это больше подходит.

— Мы называем себя тенями.

— Я называю вас призраками.

— И кем это делает вас?

— Не призраком.

— И все же тенью.

Я качаю головой. Что-то бурлит во мне, как жидкость, и я снова зажмуриваюсь.

— Я не тень, — говорю я, но ответа нет, только тьма, хотя я не знаю, останется ли она, если я открою глаза.

— Не тень, — повторяю я, снова и снова, трудно сказать, сколько раз.

Новый скачок во времени. Дайю рядом, прикладывает тряпочку к моему лбу — холодную, но я едва это чувствую.

— Не тень, — шепчу я.

— Шш, — прижимает она палец к моим губам.

— Кто ты? — спрашиваю я.

— Я говорила. Дайю.

— Что это значит?

— Черный нефрит.

— Я не это хочу спросить, — говорю я, но не понимаю, что именно и смолкаю.

— У тебя жар, — замечает она. — Плохо.

— Все болит. — Хотя это не совсем правда. Глаза у меня слезятся, мышцы ноют, но мне лучше, чем раньше. Кажется. Я не знаю, когда было это «раньше». — Кто он?

— Не беспокойся. — просит Дайю.

— Это не ответ.

— Отдыхай, — говорит она. Теперь это уже приказ. Она ждет, что я послушаюсь. Ее раздражает мое упорство.

— Шоколад. Ты отравила меня.

— Дала наркотики. Это другое.

Я качаю головой:

— То же самое.

— Не спорь, — говорит она и, прежде чем я успеваю сказать хоть слово, целует меня. Нежно и коротко, а потом отстраняется и вновь оставляет меня одного.

Я моргаю, и она возвращается. Или он. Опять темно, кто-то что-то говорит, но слова искажены, словно доносятся из-под воды, словно вопрос у меня во рту разбух ватой. Я пью воду, которую дают — снова из ковшика. Я уверен, что голову мне поддерживает рука Дайю. Пытаюсь пошевелиться, но она говорит:

— Не спорь.

— Я не спорю, — отвечаю я.

Она улыбается. Уходит. Я сплю.

VI

— Что, черт возьми, вы со мной сделали?

Дайю сидит рядом со мной. Я все еще лежу на кровати, притворяясь, что не могу даже сесть, позволяя ей поить меня, кормить хлебом и вяленой свининой. Это напоминает мне сказки. Что, если она готовит меня на убой? Втирается в доверие, чтобы я открыл ей свои секреты?

А они у меня есть? Не думаю. Не знаю. Я понимаю, что призраки безумны и верят в чушь, и, хотя Дайю ко мне добра, остальные общались со мной при помощи ножей и тихих угроз, и, боже, что они сделали с Исзавелью! Я не могу выкинуть это из головы. Не могу забыть, как она плакала, сжавшись на полу, вся израненная и окровавленная. Куда они дели вырванный у нее глаз?

Меня беспокоит, теперь, когда я вновь прихожу в себя, становлюсь прежним, месть. Я не хочу вредить Дайю, но у меня нет выбора. Крепкий лидер призраков не появлялся снова и умел избегать ответов, кормил сказками не хуже Иеремии, только говорил о защите.

Предотвращаем вмешательства. По мне, это звучало как убиваем.

Дайю сильная и печальная, она знает, что я злюсь не на нее. Говорит: