Онлайн книга «Капитан Михалис»
|
– Ноэми, – шепнул он на ухо жене, – спасибо тебе за то, что ты есть! Женщина склонила голову и крепче прижалась к мужу, будто не мыслила существования отдельно от него. Свет становился все ослепительней. Бледный утренний бутон распустился пышной белоснежной розой. Море глубоко и спокойно дышало, вбирая в себя золотые лучи. А небо, утратив свой зеленоватый предрассветный оттенок, стало голубым, как сталь. – Мой отец каждое утро распахивал окно, – заговорила женщина, – и любовался миром до того, что на глазах появлялись слезы. «Какая красота, какое чудо!» А что он видел? Черные дымовые трубы, полоску свинцового неба и дрожащих от холода людей в лохмотьях… А что бы он сказал, если б увидел Крит?! – Несчастный остров! – тяжело вздохнул старичок в шароварах, свесивший ноги с борта. – Будь ты человеком, давно бы попал в рай. – Сказав это, старик с ненавистью покосился на низами, которые поднимались из трюма. – Вот собаки! – прошептал старичок и повернулся к Козмасу. – Считай покойников, земляк! И в этом году, слава Богу, будет добрый урожай ячменя! – Ячменя?! – удивился Козмас. Старичок хихикнул. – Так ведь из турецких трупов получается хорошее удобрение! – Тяжелый у вас народ, суровый… Будто в дебри вхожу! – Женщина посмотрела на мужа и улыбнулась, чтобы хоть немного смягчить сказанное. – У меня такое чувство, что живой мне отсюда не выбраться! – прибавила она едва слышно. Корабль входил в гавань. Справа блестел высеченный в скале венецианский каменный лев с раскрытым Евангелием в когтях. Гавань бурлила, пахло гнилыми лимонами, оливковым маслом, цитрусовыми, сладкими рожками. А сзади кипело и пенилось синее море. Козмас прыгнул на мол, протянул руку жене и поддержал ее. – Ступай с правой ноги, – тихо посоветовал он. – Верно, ты действительно входишь в дебри! Женщина поставила на землю правую ногу и беспомощно повисла на руке у мужа. – Устала я, – пожаловалась она. – Потерпи, нам недалеко. Они пошли. Козмас жадно рассматривал дома, улицы, людей. Все постарело: черные волосы поседели, щеки запали, краски полиняли, стены осыпались, некоторые дома превратились в руины. Пороги кое-где поросли травой. Он взял руку жены и сжал ее. – Это моя родина, – сказал он. – Я вот с этой самой земли… Женщина наклонилась, взяла щепотку и растерла между пальцев. – Теплая… И тут же вспомнила свою далекую холодную родину. Козмас выпустил руку жены и пошел впереди: ему не терпелось, сердце бешено стучало. Свернул направо, на тропинку. Издалека увидел отцовский дом. Дверь закрыта. Окно наверху тоже закрыто. На улице – ни души, ни единого звука, будто все это ему снится. Подошли к старой, закругленной сверху калитке с грубым железным кольцом. Колени у него подгибались, но он пересилил себя. Постучал. Во дворе послышались шаги, кто-то вздохнул. Шаги затихли. Козмас постучал еще раз. Калитка приоткрылась. Показалась старушка, высокая, седая, вся в черном. – Сыночек! И прислонилась к калитке, чтобы не упасть. Вышла во двор и сестра, худая, постаревшая, с высохшей грудью. В глазах горечь и злоба. Мать в слезах обнимает блудного сына… и вдруг замечает женщину, скромно стоящую у калитки. – А это моя жена. Сестра, услышав, отвернулась. Мать зашептала сыну на ухо: – Зачем ты женился на ней? Она же испоганит нашу кровь. Еврейка! – Мама, – тихо сказал сын и поцеловал ее увядшую руку, – я прошу тебя об одном одолжении… – Ты, моя плоть и кровь, просишь об одолжении! В тебе вся жизнь моя, приказывай! – Свою жену я доверяю тебе, мама… Люби ее… И моего сына, – добавил он еще тише. Мать вздрогнула, вопросительно посмотрела ему в глаза. – Да, – ответил Козмас, – жена носит в чреве твоего внука. Сладкое тепло поднялось из материнской груди, бросилось жаром в лицо. Старуха вся затрепетала. Но вдруг ее охватил ужас. – А у него ты спросил? – произнесла она полушепотом. – Здесь он все решает, вот у него и проси об одолжении. Я его боюсь. Мать говорила сдавленным голосом, чтобы покойник, того гляди, не услышал. – А что он может сделать? – спросил сын, и сердце у него тоже почему-то сжалось. – Откуда мне знать, сыночек? Его ведь теперь нельзя увидеть. Может, сейчас он здесь, во дворе, и не позволит ей переступить порог. У Козмаса перекосилось лицо. – Ну уж дудки! Не всегда же ему здесь командовать! Это и мой дом! Козмас вошел за калитку. – Хрисула! – сурово окликнул он. – Иди сюда! – И, взяв жену за руку, подвел к матери. – Вот, мама, твоя дочь… Молодая женщина склонилась, поцеловала руку старухи и выпрямилась в ожидании. Мать молча оглядывала ее: нос с горбинкой, пухлые губы, русые волосы, большие испуганные глаза, на шее золотая цепочка. – Ты крещеная? – спросила старуха, не подавая ей руки. – Крещеная, – ответил сын, – вот и крестик. Она приняла твое имя, мама. Ее звали Ноэми, а теперь Хрисула. Он потянул цепочку, и на ней сверкнул золотой крестик. – Тогда добро пожаловать, – сказала мать и, слегка шатнувшись, коснулась ее головы. Вошли в дом. Козмас ходил по комнатам, а на сердце у него лежала тяжесть. Поднимался и спускался по лестнице, поглаживал дверь, старую мебель, тяжелые настенные часы, серебряные дедовские пистолеты, висевшие подле икон. – А как дед? – Пока молодцом. Смерть его не трогает. Все о тебе расспрашивает. Две женщины сели на длинный старый диван. Мать не могла наглядеться на Козмаса. Как вырос-то, зрелый мужчина! И как похож на деда, на старика Сифакаса. Такой же взгляд – будто ласкает все, на что ни посмотрит; тот же рот, улыбчивый, но твердый… На невестку она старалась не смотреть. Что тут скажешь? Чужого племени, другой бог создал, как же родней-то считать? А невестка глядела на усыпанный галькой двор, на горшки с базиликом, на засохшую виноградную лозу над корытом для воды… Далеко за этой усадьбой, за виноградными лозами, за морем – необъятные заснеженные долины, леса, скованные хрусталем реки и черные города… И казаки на конях с шашками наголо. Они взламывали ворота и гонялись за евреями… От горячей крови таял снег и превращался в алую грязь, по которой с истошными криками бежали мужчины, женщины, дети… Невестка повернулась, почувствовав, что свекровь смотрит на нее. Хотела улыбнуться, но не смогла. Глаза налились слезами. Свекрови стало ее жаль. – О чем думаешь? О доме? Где ты родилась? |