Онлайн книга «В мгновенье ока (сборник)»
|
– Да я хотел… – начал другой. – На меня толкай! – закричал первый. «А второй-то голос, – подумала Белла, – он ведь мне тоже знаком. И я даже знаю, что сейчас последует!» – Эй, ты, – сказало ночное эхо далеко внизу, – не отлынивай! – Так оно и есть! Белла закрыла глаза, откашлялась и едва не упала, присаживаясь на ступеньку, чтобы отдышаться; перед ее мысленным взором проносились черно-белые картины. Почему-то ей привиделся 1929 год: она сама, еще девочкой, сидит в кино, в первом ряду, а высоко над головой мелькают светлые и темные кадры, она замирает, потом смеется, потом опять замирает и опять смеется. Она открыла глаза. Где-то внизу перекликались все те же голоса, скрежетал груз, в ночи разносилось эхо, незнакомцы выходили из себя и сталкивались шляпами-котелками. Зелда, подумала Белла Уинтерс. Надо позвонить Зелде. Она знает все. Кто, как не она, объяснит мне, что происходит. Зелда, и никто другой! Вернувшись в дом, она набрала 3, потом Е, потом Л, Д, А и только тут сообразила, что делает не то; пришлось начать сначала. Телефон звонил очень долго, пока ей не ответил досадливый спросонья голос Зелды, жившей на полпути к центру Лос-Анджелеса. – Зелда, это я, Белла! – Сэм умер? – Нет, что ты, мне прямо дурно стало… – Ах, тебе дурно? – Зелда, ты, наверно, решила, что я схожу с ума, но… – Ну, сходишь с ума, а дальше что? – Зелда, в прежние времена, когда в окрестностях Л.-А. снимали кино, натурные съемки проходили прямо здесь, в самых разных местах, так ведь? В калифорнийской Венеции, в Оушен-парке… – Чаплин снимался именно там, и Лэнгдон, и Гарольд Ллойд 27. – А Лорел и Гарди? – Что? – Лорел и Гарди – у них были натурные съемки? – А как же, в Палмсе – они частенько снимались в Палмсе, и на Мейн-стрит в Калвер-Сити, и на Эффи-стрит. – На Эффи-стрит? – Белла, разве можно так орать? – Ты сказала, на Эффи-стрит? – Ну да. Помилуй, сейчас три часа ночи! – На самом верху Эффи-стрит? – Совершенно верно – там, где лестница. Известное место. Там еще Гарди убегал от музыкального ящика, который в конце концов его догнал и перегнал 28. – Конечно, Зелда, конечно! Боже мой, Зелда, если бы ты это видела, если бы слышала то, что слышу я! Даже у Зелды, на другом конце провода, сон как рукой сняло. – Что происходит? Ты не шутишь? – Господи, конечно нет! По лестнице – я только что слышала, и прошлой ночью тоже, и вроде бы позапрошлой, да и сейчас слышу – двое тащат в гору… это… пианино. – Кто-то тебя разыгрывает. – Нет-нет, они там. Я вышла – никого и ничего. Но эти ступеньки – как живые, Зелда! Чей-то голос говорит: «Опять из-за тебя влипли». Это надо слышать! – Ты напилась и решила меня подразнить, потому что я от них без ума. – Ничего подобного! Перестань, Зелда. Вот, слушай внимательно. Что скажешь? Минут через тридцать Белла услышала дребезжание допотопной колымаги, притормозившей на заднем дворе. Этот драндулет Зелда купила исключительно из любви к старому кинематографу, чтобы можно было раскатывать по окрестностям, заряжаясь вдохновением для статей по истории немого кино, исключительно по истории: подъехать туда, где командовал Сесиль Демилль 29, исследовать владения Гарольда Ллойда, с треском и грохотом покружить по съемочным площадкам студии «Юниверсал» 30, отдать дань уважения оперным подмосткам из «Призрака оперы» 31, заказать сэндвич в открытом кафе мамаши и папаши Кеттл 32. Такова по натуре была Зелда, сотрудница журнала «Серебристый экран», своя в немом мире, в немом времени. Она полностью заблокировала собой парадную дверь: над необъятным туловищем, которое поддерживали ноги-колонны, словно изваянные самим Бернини 33 для собора Святого Петра в Риме, маячило луноподобное лицо. На этой круглой физиономии сейчас в равных долях отражались подозрение, сарказм и скепсис. Но, заметив бледность и отрешенный взгляд Беллы, она только и смогла воскликнуть: – Белла! – Теперь ты веришь? – спросила Белла. – Верю! – Не кричи, Зелда. Мне и боязно, и любопытно, и жутко, и радостно. Пойдем-ка. И подруги направились по дорожке туда, где старый склон уходил старыми ступенями вниз, в старый Голливуд, и вдруг почувствовали, как время описало вокруг них полукруг, – и вот уже на дворе стоял совсем другой год, потому что рядом ничего не изменилось, все здания остались такими же, как в тысяча девятьсот двадцать восьмом, дальние холмы выглядели совсем как в двадцать шестом, а ступени – как в двадцать первом, когда их только-только зацементировали. – Прислушайся, Зелда. Вот, опять! |