Онлайн книга «Вежливость королев»
— Вот, не угодно ли! — брезгливо потряс он бумажками. — Это собрали в харчевнях, в портовых кабаках, в бедняцких поселениях посланные мной люди. Стихи Эдмунда там стали чуть ли не гимнами — малые дети распевают их наизусть! А неграмотным это читают вслух! — Что ж, тогда и вы нам почитайте, — потребовала Кириена. — Но, ваше величество, указом за номером две тысячи семнадцать от седьмого гентаврия публичное чтение стихов Эдмунда Скедена Ри карается… — Нам это и без вас прекрасно известно. Читайте, барон. И будьте спокойны: вас карать никто не собирается, — громко сказал герцог Рено. И потом, понизив голос: — Вы сами кара для всех. — Мы ждем, — холодно напомнила о себе королева. — Как угодно, ваше величество!.. — Голос у барона почему-то сел, и читать он начал неуверенно, с неприятной хрипотцой и пришепетыванием: Господа, а вот кому войны?! Отдаем задешево и много! Нашей замечательной страны Нету боле в записях у Бога. Господа, берите: глад, и мор, И разруха — бросовые цены! Вам со скидкой? Что за разговор! Отдадим с доплатой, драгоценный! Налетай, толкайся, воронье, Растащи по лоскутам да щепкам… Без войны — никак. Как без нее? Ни в историю войти, ни щебнем Лечь под победительной стопой. Без войны — ни почести, ни славы. Что же ты умолк, певец?! Воспой Гибель нашей царственной державы! Мы разбиты — так тому и быть. Но зато в веках нас вспомнит кто-то, Кто собрался вновь в безумье битв. Но его судьба — не нам забота… После чтения в тронном зале воцарилась неприятная тишина. Наконец Кириена подала голос: — И эти стихи были запрещены? — Не именно эти, ваше величество. Но все, что написано Эдмундом Ри, подлежит запрещению… И новинки его творчества — тоже. — Премило, — сказала королева. — Интересно узнать, каким образом стихи изгнанника оказались в стране, которая его изгнала? Впрочем, это не важно. — К-как не важно, ваше величество? Ведь это же разложение патриотического духа! — Мы этого не заметили, советник Атасс. Патриотический дух исчезает вовсе не от чтения крамольных стихов, а от голода, разрухи, бедствий и общего настроения в державе. Главный Советник, разве не так? — Ваше величество, я не успел составить своего мнения по этому поводу… — Вывернулся, — презрительно прошептала Кириена. — Ваше величество, что же делать с этими стихами? — не унимался барон Муштрабель. — И с теми, у кого они были обнаружены? — Оставьте, — махнула рукой королева. — Нам стихи понравились… — О! — О?! — О… — Да, и мы отменяем действия указа, изгнавшего Эдмунда Ри из страны. Пусть пишет свои обличения на родине. Это не займет у него много времени. Если он радеет о счастье Ожерелья, а не о собственной славе, то писать ему недолго. Полагаем, он станет войном. — О. — О. — О. — А что передать мессеру Анабелу Тарсийскому? — продолжал барон. — Насчет его стихов? Он ведь наш признанный поэт, и будет весьма неудобно обойти его творчество молчанием… — Пожалуйте ему титул, Советник Рено. — Ваше величество, у Анабела уже несколько титулов. — Тогда, — Кириена усмехнулась, — мы запретим его поэзию. — Для него это слишком высокая честь, королева, — усмехнулся и Главный Советник. — Прекрасно. Значит, он станет лучше писать. И закончим на этом. — Голос Кириены обрел твердость знаменитого скеденского хрусталя. — И без поэзии у нас предостаточно забот. — Как угодно вашему величеству… — Совет окончен, господа. Можете быть свободны. Но вас, Главный Советник, мы попросим остаться. — Как всегда, — язвительно подхихикнул герцог Атасс, вставая с кресла. — Давненько у нас не бывало фаворитов… «Я его когда-нибудь убью, — спокойно решил герцог Рено. — И на одну пару грязных сапог в этом мире станет меньше. А воздух будет чище и свежее. Это тоже заслуга, которая наверняка зачтется мне на небесах». Когда Атасс и Муштрабель покинули тронный зал, живо переговариваясь насчет того, что в королевском буфете нынче подают отличное мясо в остро-сладком соусе и к нему крепкий ферейн сорта «Королевская кровь» и такое гастрономическое событие не следует пропускать, королева с видимым наслаждением сошла с трона и, поеживаясь (это церемониальное платье, хоть и было закрытого фасона, рассчитывалось явно на летнюю жару), подошла к лишенному стекол окну. Герцог Рено следил за нею взглядом. Кириена, покусывая губы, смотрела на распустившиеся за окном золотистые цветы королевского мигелия. Это было действительно прекрасное зрелище — тонкие хрупкие ветки, сплошь усыпанные цветами. И даже то, что порывами ветра нежные лепестки срывало и пригоршнями бросало вниз, к неуютной земле, не могло испортить прелести картины. — Красиво и печально, — прошептала Кириена. Провела ладонью по широкому каменному подоконнику. К ладони прилипли золотистые лепестки. — Вы изволили что-то сказать, ваше величество? — Герцог Рено уже находился рядом и тоже любовался очаровательными цветами. Или делал вид, что любовался. — Нет, ничего, — смешалась местоблюстительница престола. Вытерла ладонь платком, стряхнула лепестки на пол. — Просто грустно… Грустно, оставив свою родину, попасть в мир, где, как и на родине, вечно идет война. Идет, даже несмотря на то, что здесь цветут столь дивные цветы… — Вы сожалеете о том, что стали королевой Тарсийского Ожерелья? Кириена поджала губы. Вольно ему потешаться над нею! Ему — и над нею! Она этого никогда не забудет. И не простит. Когда-нибудь она бросит ему вызов. За все те возвышающие унижения, что пришлось ей испытать по его милости. За корону и почетную кличку «ваше величество»! И они будут драться. На равных. — Королевой?! Это же смешно, герцог. Никто из членов Совета, никто, даже вы, мессер Рено, не видите во мне королеву на самом деле. — Помилуйте… — Вот видите. Вы слова не даете мне сказать. Речь настоящей королевы вы не осмелились бы прервать. Вероятно. Герцог покаянно склонил голову. — Простите, ваше величество. — Пустое, герцог. Вернемся к нашей войне. Я намеренно говорю «нашей». |