Книга Лисёнок для депутата, страница 48 – Аля Морейно

— О! Это тот самый сад с красивой территорией и шикарными детскими площадками? Иришка будет в восторге.

Она складывает лист и убирает его в карман.

— Спасибо. Ты просто спас меня.

— Лисичка… Я вернусь через месяц, — касаюсь её пальцев.

Молчит, но руку не убирает.

— Я всё исправлю, обещаю!

Пожимает плечами.

— Пожалуйста, верь мне!

Обхватываю её за плечо и тяну к себе. Не отталкивает… Прижимаюсь так сильно, как получается. Она дрожит. Замёрзла или волнуется, как я?

— Олеся, прости меня, пожалуйста, — шепчу, трусь носом о её смешную шапочку, вдыхая знакомый аромат. — Знаю, это я во всём виноват. Я должен был догадаться, что папа что-то задумал, должен был как-то ему противостоять. А я ему слепо верил…

Не смотрит на меня. Глаз опущены. Касаюсь губами её лба.

— Я люблю тебя… Лисичка, посмотри на меня…

Носом пытаюсь поднять её лицо. Она плачет! Ловлю тёплые слёзы губами… Мне так больно, будто кислоту плеснули в душу…

* * *

— Где ты был?

Как только я вхожу в кабинет, отец вскакивает с кресла и в несколько размашистых шагов оказывается передо мной.

— Виктор, где ты был? Я тебя обыскался. На телефон не отвечаешь, дома не ночевал. Ты… опять спутался с этой своей… рыжей?

Почти в точку. Видит меня насквозь. Интересно, мысли тоже читает? Перемещение отслеживает? Автоматическое определение геолокации я заблокировал, как только приехал домой из аэропорта. Но не удивлюсь, если окажется, что в моём смартфоне встроена ещё какая-то дрянь, которая позволяет папе следить за мной, как орнитологи — за подопытными птицами.

Интересно, он в курсе того, где я был и что делал, а спрашивает для проформы? Или и правда меня потерял?

— Поговорить надо, — игнорирую его вопрос.

Устраиваюсь на удобном диванчике. Кажется, я был тут совсем недавно, и мы с папой выбирали клинику. Он казался мне тогда таким родным и близким, самым надёжным человеком на свете. Думал, что бы ни случилось, у меня в его лице всегда есть мощная поддержка и защита.

Да уж… Поддержал и защитил.

Отец устраивается рядом и смотрит вопросительно. Уже знает, о чём пойдёт разговор? А я никак не могу решить, с чего начать — с его заказа Штейнбергу, который кажется мне теперь сущей ерундой по сравнению с общим ужасом срежиссированного им спектакля? Или с того, что волнует куда больше, потому что раздавило меня бетонной плитой?

— Скажи, папа, ты в своём стремлении удержать меня в депутатском кресле совсем берегов не видишь?

— Послушай, я в курсе, что Миша перестарался. Но ситуация вышла из-под контроля!

Значит, всё-таки в курсе моих передвижений?

— Всё должно было ограничиться одной демонстрацией. Бабы должны были покричать, привлечь к себе внимание и разойтись. Ничего бы твоей девке не сделали!

— Ничего? То есть ты считаешь, что такое публичное унижение — это «ничего»?

— Виктор, давай начистоту. Унизить можно того, кто стоит высоко. А эту твою унижать некуда. Тебе не хуже меня известно, на какой помойке ты её подобрал. Так что она счастлива должна быть и благодарна. И безропотно терпеть издержки нашего дела. За которые она, между прочим, получила неплохую сумму.

— С какой бы помойки я её ни подобрал, это не твоё дело. Она — живой человек. И заметь, в отличие от тебя, ну и от меня, конечно, она многого добилась, поднялась с нуля, с самого низа. Сама! А где бы ты был без денег твоего отца? Где был бы я без тебя? Так какое право ты имеешь так о ней отзываться?

Говорю грубо, откровенно атакую. Отец не спорит. Выжидает, что я выдам ему дальше, и просчитывает свою стратегию. Манипулятор чёртов!

— Что тебе было непонятно в моих просьбах оградить её от всего этого?

— Ты просил оградить её от журналистов — я передал Мише твои пожелания. И потом, бабки взбесились сами по себе. Стоило их один раз подтолкнуть, и они как с цепи сорвались. Кто же знал, что они на пустом месте так заведутся?

— А успокоить их твой знаток человеческой психологии не пробовал?

— Не, это испортило бы весь эффект.

— Да какой к чёрту эффект? Папа, нельзя так обращаться с живыми людьми! Даже если они стоят на ступень ниже по социальному статусу.

— На целый пролёт ниже, ты хотел сказать?

— Да какая разница — ступень, пролёт. Люди — не куклы! Ты не имеешь права использовать их в своих грязных целях!

— Почему это грязных? Я, между прочим, о твоём благополучии забочусь. Вернёшься ты через месяц из клиники, а местечко твоё будет ждать тебя тёпленьким. Будто и не отлучался никуда. Ты, кстати, продолжать лечение собираешься?

— Значит, так, мандат я сдаю. Это не обсуждается. Официальная причина: состояние здоровья.

— Да ты что! Да какое состояние? В инвалидном кресле приезжают и сидят на заседаниях! А ты уже ходишь. И перспективы очень оптимистичные, врач уверяет, что ты и от костылей со временем избавишься.

— Отец, я сказал: не обсуждается, — стараюсь говорить спокойно, без эмоций, но как можно твёрже.

— Это она тебя накрутила?

— Нет, это моё обдуманное решение. Мне с самого начала не хотелось в это ввязываться. Но я сделал это ради тебя и нашего бизнеса. А теперь… Слишком многое изменилось. Если кратко, то мотивации больше нет.

— Хочешь сказать, что ты выходишь из бизнеса и готов от него отказаться? Подумай хорошо. Я немолод. Скоро всё это может стать твоим.

— Если ради того, чтобы ты наконец-то увидел во мне человека, имеющего право на собственное мнение, собственные желания и решения, а не куклу-марионетку, мне придётся уйти от тебя голым и босым, то я это сделаю. Без капли сожаления! А ты останешься, как Кощей Бессмертный, над златом чахнуть.

Я понял, что поступлю именно так, ещё когда вышел от Риммы. А общение с Олесей только укрепило меня в этой уверенности.

— Сын, не кипятись. Сейчас тобой руководит не здравый смысл, а эмоции. Остынь — и мы поговорим об этом снова. Хочешь, я уже сейчас переоформлю компанию на тебя?

— И что от этого изменится? Ты перестанешь вмешиваться в мою жизнь и топтаться по ней грязной обувью? Ты понимаешь, что заигрался? Ты своими аферами жизнь мне испортил!

— Что ты несёшь? Я для тебя разве что наизнанку не вывернулся.

— А не надо выворачиваться! Вот, посмотри, — тычу ему в руки результаты теста ДНК.

— Что это?

— Смотри и читай!

Он пробегает по листу глазами, задерживается на последних строчках.

— Надо же! Серьёзно? Твоя дочь? А ты сам-то знал?

— Догадывался. Потому и тест сделал. Давно, ещё до операции.