Книга «Спасская красавица». 14 лет агронома Кузнецова в ГУЛАГе, страница 13 – Сергей Прудовский

Второй следователь попытался написать протокол о моей работе на КВЖД, но, вероятно, такой протокол не гармонировал с ведением следствия, и он его уничтожил.

Что касается моей работы в Москве и моей бытовой жизни, то она протекала на глазах членов партии и партийных комитетов, так что было бы куда проще запросить информацию у них, а не собирать кухонные сплетни у дегенератов Полонского и Дрессен-Луковниковой.

Из некоторых вопросов следователя явствовало, что следственные органы обращались в партийные организации и к отдельным членам КПСС, знающих меня в течение 20–25 лет, но в материалах их ответов не было, а также не было ни одного отзыва о моей партийно-общественной работе, хотя я вел ее в течение всей своей сознательной жизни, и, надо сказать, вел неплохо.

Из вопросов следователя вытекало, что в его распоряжении были отзывы от Харбинского консульства о моей работе на КВЖД и моей бытовой жизни, но этого в материалах следствия не было.

Одним словом, в материалах следствия не было ни одного положительного отзыва о моей работе и жизни.

Следствие собирало кляузы и кухонные сплетни и все это записывало и предъявляло в качестве обвинительного материала…

Однажды следователь сказал: «Мы положительные отзывы на то или иное подследственное лицо не принимаем, их к делу не присовокупляем; нам надо собирать лишь отрицательный материал, от кого бы он ни исходил…».

Про такие гнусные приемы к подследственным я вспомнил, уже находясь в лагере, когда за миску супа или черпак каши уголовный элемент писал разные доносы на заключенных с 58-й статьей и эти доносы передавал уполномоченному НКГБ.

Полонские и Дрессен-Луковникова играли в моем деле такую же фискальную роль, но что они за это получили, мне неизвестно…

Прочтя эти гнусные доносы, я потребовал, чтобы мне дали очную ставку с Рудым и Резником.

На мое законное требование об очной ставке с этими лицами следователь мне отказал: «А где мы их будем искать? Рудый получил 25 лет, а Резник 10 лет, они оба в лагере!» ^[41]

Поскольку эта следовательская стряпня была липой, следствию было невыгодно давать с ними очную ставку.

Я задал следователю вопрос:

– А что, гражданин следователь, вы ведь сами не верите в то обвинение, какое мне предъявляете?

Следователь ответил:

– А чем вы счастливее своих товарищей по работе на КВЖД, которые уже давно арестованы?

Ответ следователя означал: раз ты работал на КВЖД, то должен быть арестован.

К чему надо было собирать весь этот грязный материал? К чему было в ночное время врываться в квартиру и на службу, как врываются бандиты? Зачем надо было пытать меня?

Без этой бутафории я должен быть просто арестован как бывший работник КВЖД.

Характерно, что Рудый свои показания давал в 1937 году, в год расцвета арестов, а я был арестован в 1941 году, так что в течение четырех лет меня, как изменника Родины, предателя партии и диверсанта держали на свободе и разрешали работать в министерствах земледелия и заготовок. Я спросил следователя:

– Почему вы, имея на руках такой убийственный материал, не арестовали меня раньше?

Он ответил:

– Мы за тобой следили!

– А что выследили?

Он, не стесняясь, ответил крепким русским словом.

Следствие закончилось, теперь надо ждать суда…

С 29 июня по 7 июля я чувствовал себя спокойно, спал нормально, ночью никто не беспокоил, кушал вовремя, ежедневно пользовался пятнадцатиминутной прогулкой в маленьком дворике, пользовался книгами из тюремной библиотеки, для чтения мне приносили очки. Разрешили выписку на продукты.

Я был за себя спокоен. Будет суд, суд Советский, он разберется в соответствии с революционной законностью; отметет все эти кляузы, сфабрикованные на основании лжепоказаний, и я снова буду на свободе и приступлю к своей работе, забуду злосчастные два с половиной месяца, проведенные в тюремных застенках… Все можно забыть, за исключением позорного «правежа».

Но как я ошибался в своих расчетах и как был глуп и наивен…

7 июля 1941 года – незабываемый день в моей жизни.

В 4–5 часов утра открывается в камеру дверь, входит солдат и называет мою фамилию. Я немедленно вскакиваю с постели, получаю от него распоряжение одеваться, собирать свои вещички и следовать за ним.

Я быстро оделся, забрал свой скудный скарб, попрощался с товарищем по камере и последовал за солдатом.

Спускаемся на нижний этаж, там меня помещают в бокс. О своей дальнейшей судьбе я ничего не знаю. Ожидающие меня эксперименты держатся под большим секретом.

В скором времени загадка разгадывается.

Открывается дверь в бокс, входит офицер и вручает мне обвинительное заключение ^[42].

Я расписываюсь ^[43] и заявляю, что для ознакомления с обвинительным заключением мне необходимы очки.

На мою просьбу офицер был глух: он сделал свое дело, расписка получена и находится у него в кармане, а прочтешь ты обвинительное заключение или нет, ему безразлично. И он вышел из бокса.

Через некоторое время меня обыскали с присядкой, вывели из бокса, посадили в злосчастный воронок и повезли в неизвестном направлении.

Меня привезли в Бутырскую тюрьму ^[44], провели двором. Я заметил, что во дворе было много зелени.

Потом провели в один из корпусов, поместили в одну из коридорных комнат второго или третьего этажа.

В комнате было 2–3 человека. Не было ни столов, ни коек – как видно, комната была нежилая.

Одним за другим сюда стали прибывать люди из разных тюрем города. Все в недоумении: почему их сюда привезли?

Поскольку у каждого прибывшего на руках имелось обвинительное заключение, пришли к выводу, что нас здесь будут судить, – но когда?

Некоторые высказывались, что сегодня. Но были основательные возражения. Если сегодня, то, согласно Конституции, обвинительное заключение должно быть вручено за 72 часа до суда… Причем все прибывающие привлекались по 58-й ст. Уголовного кодекса с теми или иными пунктами.