Онлайн книга ««Спасская красавица». 14 лет агронома Кузнецова в ГУЛАГе»
|
И если ты неосторожно выпустишь какое-то слово, то оно немедленно будет передано следователю… Единственная для меня была отрада – наступление утра. Сидишь уже совсем измученный, несколько раз с разрешения следователя сходишь в уборную, намочишь холодной водой платок и, сидя у следователя, прикладываешь его к своим сонным глазам, чтобы разогнать несносную дремоту. Но вот забрезжило, скоро наступит рассвет, к окну прилетят птички и защебечут, предвестники рассвета. Сначала прилетают сороки, сядут на деревья перед окном (зонтов на окнах в следовательском корпусе не было), защебечут. Вот, мол, и мы прилетели приветствовать вас, несчастненьких… Потом прилетают воробушки, в большинстве своем стайками; сядут на деревья и начинают чирикать, приветствовать восход солнца. А потом прилетают галки… С каким нетерпением ждешь их прилета. С их прилетом заключаешь, что еще одна мучительная ночь кончилась. Тяжело и грустно было сидеть в Сухановке в воскресный день. В этот день у Сухановки собиралось много народу, особенно молодежи и детворы. Жизнь за стенами Сухановки била ключом. Через форточку в камеру вливались радостные, веселые пионерские песни, звуки рожка горниста и барабанного боя. Игра на гармони и пение русских народных и революционных песен и частушек… Эти веселые и радостные дни для народа так тяжело ложились на сердце. Все это очень тяжело переживалось, и кто этого не испытывал, тому трудно понять. Как бы хотелось броситься в постель, накрыться одеялом и лежать, ничего не слыша. Но, к сожалению, постель на замке, и ее откроют лишь после вечерней поверки… Понедельник, 23 июня, я только что от следователя пришел в камеру. Мой сосед спрашивает: – Ты в следовательском корпусе ничего не слышал? – Нет, да что там услышишь? А что? – Объявлена война, с кем, пока не известно, не то с Германией, не то с Англией. – Ты откуда это узнал? – Только что передали из соседней камеры. Сосед пришел от следователя и там услышал эту нерадостную весть. Необходимо отметить, что заключенные очень чутки и наблюдательны к каждому новому событию, примечают все до мельчайших подробностей… Возьмите Сухановку: уж насколько там было строго, не проникало ни одно постороннее слово, а вот объявлена война, и о ней уже знают заключенные… Сообщение оказалось верное. На другой день на окна поставили деревянные ставни, лампочки светло-прозрачные заменили синими… На ночном допросе следователь заявил, что он меня оставляет на целую неделю. Раз не сознаешься, так оставайся! Конечно, я такому сообщению был бесконечно рад: ну, думаю, после отъезда следователя отдохну и ночи буду спать спокойно, никто меня тревожить не будет… 27 июня 1941 года, ранним утром нас разбудил звук отпираемого замка, мы оба проснулись, за кем пришли – не знаем. Дверь открылась, вошел солдат и тихим голосом назвал мою фамилию. Я встал с койки, и он мне сказал, чтобы я одевался, брал свои манатки и следовал за ним. Я взял манатки, простился со своим вынужденным соседом, и солдат меня повел вниз по лестнице во двор. Во дворе уже стоял воронок, готовый к приему столь важного государственного преступника. Посадили меня в воронок и повезли, а куда – неизвестно… Когда я сел в воронок, я задался целью хотя бы приблизительно узнать, на каком расстоянии от Москвы находится эта Сухановка, куда направляют «злейших врагов Советской власти»? Для этого я стал вести устный счет от точки отправления до конечной остановки, независимо от того, куда меня привезут. И вот от точки отправления меня привезли в Лефортово, и я насчитал 3750; причем мы останавливались на железнодорожном переезде, во время остановки я счет не вел. Если считать один счет равным одной секунде, то мы ехали 3750 секунд, или примерно один час с небольшим. Если скорость воронка примерно 40 км в час, то Сухановка от Лефортово находится примерно в 40–45 км. 8. Снова в Лефортовской
В Лефортовскую меня привезли около 5 часов утра, поместили в бокс. В боксе произвели тщательный обыск; потом я принял душ, после чего отвели в камеру. В камере стояли две койки. На одной лежал молодой человек лет 28–30, а вторую занял я. Молодой человек по национальности оказался поляк, хорошо говоривший по-русски. Он говорил, что он польский офицер из армии Андерса [30], нелегально пробрался через польско-советскую границу в армию Андерса, был арестован на одном из московских вокзалов. Вблизи нашего окна камеры на улице стоял громкоговоритель, передавали речь Молотова [31], нам ее хорошо было слышно, но неразборчиво. День я провел в камере; кончилась поверка, разобрал постель, лег под одеяло. Думал, ночью никуда не вызовут и буду спать спокойно, но мой прогноз оказался неверен. Только я стал засыпать, как дверь камеры открыли, вошел дежурный и тихим голосом назвал мою фамилию. Я встал с постели и подумал: опять надо идти на мучение?.. Оделся, вышел из камеры, меня подхватили под руки два солдата и повели в следовательский корпус. Там меня ввели в довольно большую комнату, в которой уже находилось шесть довольно выхоленных офицеров, в том числе пять офицеров мне незнакомых, но не было моего следователя. Такого большого количества офицеров на моем допросе еще никогда не было, и я подумал: для каких целей их собралось так много? Вскоре эта загадка была разгадана. Не успел я оглядеться как следует в комнате, как старший офицер, имеющий на погонах в петлицах две «шпалы» [32], довольно зычным голосом, какого я еще на следствии ни разу не слышал, закричал: «Будешь ли ты давать следователю показания или нет?» Я перед ним стою в недоумении: не думал, чтобы высшие офицеры так хамски обращались с подследственными… |