Онлайн книга ««Спасская красавица». 14 лет агронома Кузнецова в ГУЛАГе»
|
В понедельник 26 мая в 10 часов утра за мной пришли два солдата и сказали, чтобы я одевался. Я оделся, вышел из камеры, и меня подхватили под руки и довольно быстро повели по двору в следовательский корпус. Ввели в одну из комнат, где уже сидел следователь. Я с ним поздоровался, и он мне указал на стул. С этого дня опять пошли одни и те же вопросы и расспросы, а иногда я целыми сутками сидел, и следователь не задавал ни единого вопроса, или же вели разговоры, совершенно не относящиеся к следствию [27]. Если было тяжело сидеть в Лефортовской тюрьме, то в Сухановской во много раз тяжелее: нормально давали спать одну ночь в неделю, с воскресенья на понедельник; в течение недели я не имел возможности ни на одну минуту сомкнуть глаз. В Лефортовской тюрьме я могу днем лечь в постель и хоть на минуточку сомкнуть свои очи, и от этого становилось немного легче. В Сухановке сидишь на круглом цементном стуле, возьмешь в руки книжку (моему соседу разрешалась выписка книг для чтения), и невольно глаза закрываются – но тут же щелкает крышка дверного глазка и часовой смотрит, что делается в камере, и ты вздрагиваешь и открываешь глаза… Встаешь, бывало, ходишь из угла в угол по камере размером в 3–4 шага, и ходишь до тех пор, пока не устанешь, разгонишь дремоту и опять сядешь на стул… Кроме этого, здесь я был лишен несчастной пятнадцатиминутной ежедневной прогулки. Лишен был ежемесячной выписки продуктов на сумму 75 рублей. В камере разговаривать между собой совершенно было невозможно из-за большого резонанса. Часовой ежеминутно открывает «волчок» [28] и повелительным тоном говорит – прекратите разговоры!.. Одним словом, везде и всюду тебя старались изнурить, обессилить, чтобы сломить твою сопротивляемость… В первое время я не знал, что в Сухановке подследственным разрешается по распоряжению следователя делать выписку. У моего соседа всегда была выписка – как видно, он был на особом положении. Причем он сказал, что у него на личном счету 200 рублей уже 8 месяцев, хотя никто ему денег не переводил. В один из вечеров, сидя у следователя, я спросил: – Почему мне не разрешается выписка продуктов, если в Лефортовской тюрьме она мне разрешалась? – А что бы вы хотели выписать? – Мыло, сахар, зубной порошок и грамм 100 сливочного масла. Он, смеясь, ответил: – Какой вы наивный. Я вас изнуряю, изматываю, а вы хотите сливочного масла, чтобы подкрепить себя. Что вы, с ума сошли! Так в выписке мне было отказано. Особенно сильное действие на нервную систему оказывало следующее: ночь, сидишь у следователя, кругом тишина, и вдруг слышишь, как из соседних комнат раздается истерический крик, плач, стоны мужчин и женщин… Сначала я думал, что это инсценировка. Я не мог и представить, чтобы в советской тюрьме такими недозволенными методами велось следствие. Наконец я не вытерпел и спросил своего следователя: – Скажите, разве советское законодательство разрешает такими методами, как избиение и другие физические воздействия, вести следствие? Он мне ответил: – Партия и правительство в отдельных случаях разрешают применять над подследственными физические меры воздействия [29]. Впереди вас ожидает такая же участь. Действительно, в скором времени слова следователя сбылись… Частенько следователь мне говорил: «Сознавайся, не сознавайся, все равно судить тебя будем и ты пойдешь в Земельный отдел, но если сознаешься, то мы тебя переведем на Лубянку, там условия во много раз лучше, чем здесь, и ты не будешь мучить себя и меня». Как только меня перевели в Сухановку, следователь из Москвы переехал сюда. В Москву он выезжал в воскресенье утром и обратно в Сухановку приезжал в понедельник утром, к 10 часам. Все это, вместе взятое, очень сильно отразилось на моей нервной системе. Я стал страдать галлюцинациями. Смотришь на оконное стекло, и ясно представляется, что на нем нарисовано, как Дубровского втолкнули в клетку к медведю и медведь бросается на Дубровского… Я не верил своим глазам и неоднократно к окну подводил своего соседа: «Ну вот, смотри, тут ясно видно, как Дубровский борется с медведем»… Мой сосед по камере старался убедить меня, что на стекле нет ничего, а это лишь галлюцинация, потому что ты сильно переутомился… Но несмотря на его здравые доводы, я оставался при своем мнении и ежедневно по несколько раз подходил к окну и проверял сам себя: на стекле Дубровский борется с медведем… Или было так. Смотришь на головку оконного шпингалета, и кажется, что это не головка шпингалета, а головка моей дочери. А дальше на стекле мне представлялось: иду я со своей женой полем, а вдали стоит моя мать, моя сестра и сестра жены Мария, и провожают нас все они, печальные и грустные. Такие видения мне представлялись еженощно… Я уже не говорю о том, что, идя на допрос к следователю, еле-еле двигаешь свои ноги, а ведущие тебя с двух сторон солдаты изо всех сил стараются, чтобы ты шел быстрее, вероятно, боясь, как бы кто с тобой не встретился из таких же несчастных людей… Однажды я не выдержал и сопровождающим меня солдатам заявил, что иду нормальным шагом и не нужно меня гнать! Отпускает тебя следователь в 5–6 вечера. Казалось бы, этому должен радоваться, как в Лефортовской, но нет: лучше сидеть у следователя, чем идти в камеру, зная, что в ней находится человек, который своими расспросами вызывает тебя на провокацию. |