Онлайн книга «Близкие люди»
Антонина знает. В тот первый раз – ей было лет двенадцать – когда матушка взяла Антонину с собой, она не просто испугалась. Она буквально онемела от ужаса, утратив способность дышать и двигаться. Серая пыльная равнина. Серое пыльное небо. Матушка, превратившаяся вдруг в старуху, тоже серую и пыльную, почти сроднившуюся с этим миром. Антонина закашлялась, и там, и сейчас, чувствуя, как выходит из легких муть. – С-спасибо, – холод не пропал, но отступил. – Не возвращайся туда больше без особой нужды, – сказала дива, вытирая руки полотенцем, что валялось на столе. И руки были чистыми, а вот полотенце съежилось, поблекло, будто разом состарившись. Да, тот мир берет не только жизнь, но и время. – Я… постараюсь. И быть может, у нее получится. – Постарайся. Иначе умрешь, – это было сказано на редкость спокойно, равнодушно даже. Антонину не пытались испугать, отнюдь, ее просто ставили в известность. И Антонина поверила. – Сколько… мне осталось? – Понятия не имею, – дива вернулась в свое кресло, села, подтянув ноги к груди, обняла себя за колени. И уже иным, извиняющимся тоном, продолжила. – Я многого не знаю и не умею, и вообще слабая… так получилось. Наверняка, у нее своя собственная история. У всех есть собственная история разной степени поганости, это Антонина уже знала. Как знала и то, что чужие истории ее большею частью не касаются, во всяком случае тогда, когда не имеют отношения к работе. – Но я чувствую иное. И мертвое тоже. Ты питала своей силой того, кто ушел. Питала. И повезло, что он все-таки ушел. Относительно глубины родительских чувств Отвертки Антонина иллюзий не питала. Она вообще довольно рано с иллюзиями рассталась. – Не ной, – матушка отвесила затрещину. – Тебе всего-то нужно пройти по тропе, взять шкатулку, которую я показывала, и вернуться. Бояться нечего. Пелена мира сотрет все заклятья… …и Антонина шла. Дрожала. Ненавидела себя за то, что слишком слаба, недостойна матери, никогда ничего не боявшейся, и шла. И добралась до той комнаты, где стояла шкатулка, взяла ее и вернулась. В шкатулке обнаружились двадцать пять рублей и простенькие серьги. – А теперь верни все, как было, – матушка смотрела спокойно. – Но… – Не спорь. …тренировка. Теперь Антонина понимает это, как и то, что в комнате и вправду было безопасно. Ее, эту комнату, и выбрали целью именно потому, что ничего-то там не могло навредить Антонине. Но это она знает теперь. …может, и вправду уехать? Собраться и… плевать на перстень, который вцепился в палец, явно не желая с ним расставаться. И на долги плевать. Отца убили? У нее никогда не было отца, а Отвертка… с ворами всякое случается, даже с теми почтенными, чье слово само по себе закон. Она вовсе не должна в это ввязываться. Рисковать собой. Чего ради? Кого? – Не знаю, как, но это связано с тобой, – Антонина все-таки не выпустила шаль из рук. Холод отступил, но и тепла в комнате не прибавилось. Ноябрь все-таки. Серый. Стылый. Мерзкий. – Что именно? – Все… я вожу разные вещи. Для разных людей. Выполняю просьбы. Маленькие… – Не совсем… – Не совсем, – не позволила Антонина договорить и добавила. – Со словами следует обращаться осторожно, ведь никогда не знаешь, кто их услышит. Дива чуть склонила голову. – Завтра я уйду. Скорее всего. Но сегодня… – она стиснула кулак. – Сегодня пришло время раздать долги. И тут же, преобразившись, вернув Тонечку, которая почти исчезла, жалобно попросила: – Поможешь платье выбрать? Я прямо не знаю, какое лучше? Она вытащила из шкафа два, которые первыми попались под руку, все равно одинаково нелепы и Антонина с удовольствием избавилась бы от обоих. Но Тонечка держала вешалки перед собой. – Тебе и вправду это надо? – поинтересовалась дива. – Когда маска дает трещину, удержать ее сложно. С каждой минутой сложнее, – Антонина положила платья на кровать. Пожалуй, вот то, розовое, по-девичьи милое. И к нему прическу с локончиками, надо будет дождаться, когда Калерия снимет кастрюлю со свеклой и успеть сунуться с бигудями. Или вместе с Ниночкиными в одну кастрюлю кинуть? Ниночка предпочитает тонкие косточки, с резинкою, а вот у Тонечки хорошие, толстые. Антонина попыталась удержать правильные мысли, но те вдруг показались глупыми. – Тот человек, просьбы которого я исполняла, недавно умер. – Ты с ним разговаривала? – Да. Он просил позаботиться о тебе с дочкой. Я попытаюсь, но… многого не обещаю. Я привыкла думать за себя, а уж с другими… так что извини, если не выйдет. – Ничего. – Держись поближе к магу, он хоть и кажется хилым, но, поверь, такие куда опаснее боевиков. И в обиду тебя не даст. – Наверно. – Точно, – Антонина погладила накрахмаленную юбку, мысленно отметив, что и утюг разогреть следует, и что не только ей, стало быть, на кухне опять очередь образуется. И надо бы поспешить. – Ты ему нравишься. По-настоящему. И он ей, иначе не смутилась бы. Дивы, оказывается, краснеют. Странно, но эта мелочь вдруг привела Антонину в замечательное расположение духа. Надо же, дивы и краснеют… …когда дива ушла, Антонина забралась в кресло и обняла себя, как не делала давно, понимая, что смысла в этих вот объятьях нет. Но вдруг отчаянно захотелось вернуться в детство, в ту комнатушку на безымянной улице. Улицах. Улицы менялись, матушка никогда надолго не оставалась на одном месте, повторяя, что это опасно, так что да, улицы менялись, а вот комнатушки походили одна на другую… И почему вспомнилось вдруг? Тот медведь с глазами-пуговицами, с засаленной шерстью, но теплый и родной, который путешествовал по миру с Антониной, а потом взял и потерялся. Кажется, как раз после ее возвращения? Или ухода? Не важно. Главное, медведя не стало, а с ним ушло и то детство, которое у не было. Вернуться бы… она бы точно не стала бросать свою дочь по вечерам, да и по ночам тоже… и вообще… она никогда бы не вывела ее на пыльную дорогу, заставляя идти по ней, свыкаться с уродливым окружением его. Не стала бы учить лжи. И лицам-маскам, среди которых легко потеряться. |