Онлайн книга «Близкие люди»
И проворчал так, незло. Не провалится. Она… дальше не пойдет, ни к чему это. Людское горе само стекалось к Виктории, наполняя ее, переполняя. И когда показалось ей, что вот-вот треснет слабое человеческое тело, это горе вырвалось протяжным птичьим криком. Она закрыла глаза. И заплакала. Кажется… кажется, люди вновь не устояли. Стало быть, кто-то из тех, приданных в сопровождение, запросит о переводе. Запросит, несмотря на двойной оклад и премии, на спецталоны и доступ к распределителю, на возможность получить квартиру по льготной очереди. На… многое. Она чувствовала, как тает тяжесть. Значит, недолго осталось. И быть может, кого-то сумеют убедить, скажут, что ко всему привыкнуть можно, что рано или поздно служба закончится, что места, подобные этому, не так уж и часто встречаются. Куда чаще проверки заканчиваются обыкновенным подписанием бумаг о том, что место признано безопасным… Кого-то убедят. Но все одно уйдут многие. Их было тоже жаль. Она покачнулась, но упасть не позволили. Крепкие руки удержали, обняли, запахивая шубу, которая вновь раскрылась. Виктории сунули флягу с теплым сладким чаем и носовой платок. – Спасибо, – сорванное горло болело, и к вечеру она вновь потеряет голос. Пускай. Пантелеймон Тимофеевич кивнул и, как ему показалось, незаметно смахнул струйку крови, выползшую из уха. Вот ведь упрямец. Этак и оглохнуть недолго. – Что тут было? – Виктория не стала упрекать человека, которому была глубоко благодарна. Все-таки он не обязан был находиться рядом. Наоборот даже. А он взял и остался. – Деревня. Асверы сожгли. Всех. И… – Пантелеймон Тимофеевич поежился. – Местные жаловались, что неспокойно тут. А место хорошее. Земли плодородные, луга… ну и вот. Послали. Послали. И сюда. И в другое место. – На сегодня все, – она вернула флягу. – Если куда еще, то завтра уже. – Целителя? – Не стоит. Само пройдет. Виктория оперлась на руку. А Пантелеймон Тимофеевич покачал головой. И сомнения его были странно ясны, понятны даже: дело они делали нужное, правильное, чего и он, упертый, отрицать не мог. Но правильность эта не помогала принять факт, что делала это дело женщина. Слабая. Хрупкая. Такой бы в библиотеке работать… …это он как-то сказал помощнику своему, и Виктория едва не рассмеялась: вот ведь, угадал. Только… в библиотеку ей, может, и позволят вернуться. В любую, какую она выберет, но потом, когда будут отпеты-очищены, отпущены слезами связанные души. Когда это случится? Она не знала. Да и страшно было признаться самой себе, но Виктории нравилась эта странная жизнь. Что вагон их, больше напоминавший обыкновенную квартиру, что города и городки, столь похожие и разные одновременно. И нынешний, в который вернулся конвой, встречал тишиной, блеклым светом фонарей да снегом. – Завтра надо будет еще две точки проверить. Или одну, как выйдет, – Пантелеймон Тимофеевич сам принес ужин, зная, что после крика у Виктории сил на столовую не остается. И вкусы ее изучил. И… Порой казалось ей, что во взгляде этого мужчины, мрачноватого, будто бы злого по первому впечатлению, мелькает что-то такое… особенное. И от этого сердце начинало биться чаще. Пустые надежды. Или… …кто захочет связать жизнь с плакальщицей, от голоса которой окна бьются? Это не Эвелина, способная пением заморочить, это… боль. – Спасибо, – Виктория приняла поднос. Остановились не в гостинице, но на квартире, холодной, пустой, явно оставленной для особых гостей. И от холода этого Виктория куталась в шубу. – Выезжаем утром? – надо было что-то сказать, но она не знала, что именно. – Утром. – Как… остальные? – У Паньшина кровь носом идет. Целитель говорит, что эмоционально нестабилен, так что… Она кивнула: значит, выбывает один, как минимум. – А прочие ничего, вроде. Пообвыклись. Вы кушайте, а то ведь остынет. Уха? Откуда… – Ребятки съездили. Пока она спала? А ведь уснула в грузовике, от усталости, истощения, и не помнит даже, как очутилась в этой квартире. Впрочем, Виктория и к этому привыкла, более не испытывая ни смущения, ни стыда. Принесли. В кровать уложили? Сапоги сняли? Спасибо. – А буженинка местная. И колбаски домашние. Там у многих родичи были, вот люди и благодарны. Им. Не Виктории. Ее, странное дело, боятся. Хотя странно бояться обыкновенной женщины, у которой и оружия-то нет. Но поди ж ты… к солдатам подходят, и к Пантелеймону Тимофеевичу тоже, а ее сторонятся. Может, и к лучшему оно? – Спасибо. – Пожалуйста, – он не уходил. И это хорошо. Виктория не желала сегодня оставаться одна, а потому, набравшись смелости, спросила: – Может, вы тоже… или чаю? – Поесть я поел, а вот от чаю не откажусь. Вы сидите, сидите, я сам. Сейчас, только пошлю кого за булочками. Хозяйка тут испечь обещалась… Он ушел, и на кухоньке зазвенела посуда, разномастная, порой с трещинами и сколами. Но и пускай. Главное, что будет чай и разговор, может, до самого-то утра. И плевать, что велено ему приглядывать за Викторией, сейчас это не имеет значения. Главное… – Вам сестра звонила, – голос донесся с кухни. – Просила передать, что у нее все замечательно. И замуж она выходит. – За кого? Виктория ничуть не удивилась. Два месяца прошло? И замуж? Пускай, главное, чтобы счастлива была, только… получится ли? – Не знаю. Но сказала, что на свадьбу ждет, – он поставил чайник. И посуду помыл. А уж фартук смотрелся вовсе даже не глупо. – Вам покрепче? – И две ложки сахара, – попросила Виктория. – Знаю, – Пантелеймон Тимофеевич улыбнулся. – А еще вы варенье любите, смородиновое. Любит. А свадьба… Владимира зовет, но не обидится, если Виктория не приедет. Она поймет и… настаивать не будет. А если и будет, то… с Пантелеймоном Тимофеевичем Виктория сестру знакомить не станет. – Еще просила передать, что возможно, у нее получится. Только что именно – не знаю. Сказала, вы поймете. Пускай получится. Виктория больше не завидует сестре. И если она станет счастлива, то и мир изменится к лучшему. Немного. Но ведь и это хорошо? |