Книга Когда ты вернешься ко мне, страница 20 – Эмма Скотт

– Зачем вообще утруждать себя школой? – поинтересовался Миллер. – С таким IQ, как у тебя, разве ты не должен лечить рак или создавать роботов в Массачусетском технологическом институте?

– Медицина требует дисциплины. У меня ее нет.

– А чем ты хочешь заниматься?

– Стать писателем, – ответил я, потирая испачканные чернилами пальцы. – Не знаю, смогу ли я в этом преуспеть.

– Почему бы и нет? Ты достаточно умен.

– Запредельный IQ означает, что я легко владею языком и словами, но это не гарантирует, что они будут задевать души. – Я повернулся к Миллеру. – Как твоя музыка. Она была от всего сердца. Когда я научусь писать так, как ты играешь, мой друг, вот тогда я буду называть себя писателем.

Он, казалось, был сильно удивлен комплиментом и не знал, что с ним делать. Но я усвоил здешние правила и не настаивал.

С Ривером я должен был поступить так же.

– Тебе оставался всего год старшей школы, – наконец выдал Миллер. – Зачем уезжать?

– За меня все решили. После второго года старшей школы мой отец устроил мне небольшую поездку в глушь.

– Ты имеешь в виду лагерь?

– Конечно, – ответил я, чувствуя, как рот наполнился горечью. – Лагерь. Этот тур подразумевал год в Швейцарии. В Лечебнице дю Лак Леман. Для нас с вами это Женевское озеро.

– Лечебница?..

– Дурка. Сумасшедший дом. Психиатрическая лечебница. Как хотите называйте.

Он отвел взгляд.

– Господи…

– Насколько я могу судить, никакого Господа нет, – грустно возразил я. – Поверь мне. Я проверял.

Наступило еще несколько мгновений тишины, и я забеспокоился, что был слишком откровенен для такой ночи, как эта. Затем Ронан, который некоторое время молчал, разжег огонь сильнее, выстрелив в него из бутылки с бензином.

– Наверное, тот лагерь посреди дикой природы был просто убойным местечком.

Я уставился на огонь, ощущая, как ко мне возвращается тепло, а с ним и веселье.

– Этот парень настоящий?

– На сто гребаных процентов. – Миллер чокнулся соком с моим пивом. – За то, что выжил в лагере. И за Швейцарию.

Я сглотнул внезапные слезы.

– За Ронана, ты великолепный ублюдок, – хрипло провозгласил я и потянулся, чтобы чокнуться с ним бутылками. – За то, что мы на сто процентов настоящие.

Ронан порылся в кармане куртки и вытащил маленький желтый предмет.

– За Фрэнки, тупого ублюдка, который не заметил, как я стащил его полицейский электрошокер.

На долю секунды мир замер, а потом мы расхохотались. Мы смеялись до тех пор, пока мне не захотелось плакать от уверенности, что это странное счастье не продлится долго. В конце концов, я все испорчу. Миллеру и Ронану надоест мое дерьмо, или из-за отсутствия у меня тормозов я перейду черту, и они решат, что я не стою их дружбы.

Но в то же время я здесь, и это даже больше, чем можно было надеяться. Это идеально.

– Я собираюсь начать с того, что разбужу ваши одурманенные летом умы, – произнес мистер Рейнольдс. Приятный на вид учитель математики с торчащими усами и в очках с толстыми стеклами нарисовал на белой доске синим маркером оси x и y. – Для начала освежим в памяти информацию о связи между дифференцируемостью и непрерывностью функции.

Я вздохнул с облегчением. После всего сумасшедшего дерьма, которое произошло на вечеринке Ченса в субботу, я все выходные старался не думать о тех двух минутах с Холденом Пэришем в чулане. В моей жизни и так было слишком много путаницы и неясных эмоций; больше мне не нужно. Математика – точная наука. Конкретная. В ней действуют нерушимые правила.

До той ночи я думал, что и моя жизнь такая же.

В окно проникал утренний свет, пока весь класс математического анализа – всего около двенадцати человек, так как предмет был необязательным – вытаскивал карандаши и открывал блокноты. Когда я снял с себя форменную куртку, то задел свой карандаш, и тот упал и откатился мне за спину. Харрис Рид, худой, жилистый парень, которого я знал по прошлогодней алгебре, поднял его и, застенчиво улыбаясь, протянул мне.

– Вот, держи.

Я одарил его своей самой дружелюбной улыбкой в ответ.

– Спасибо, приятель.

Ребята из моей компании назвали бы Харриса чудиком или ботаником, если бы они вообще о нем думали. Но я поклялся никогда никого не заставлять себя чувствовать ничтожеством без причины. Кроме того, вероятно, с Харрисом у меня было больше общих тем для разговора, чем с любым парнем из футбольной команды.

– О, и поздравляю, – добавил Харрис.

– С чем?

Он смущенно улыбнулся.

– Тебя выбрали Королем Осеннего бала. Сегодня утром?

– Ах да, – ответил я со смехом. – Спасибо.

Ранее на торжественном собрании в спортзале нас с Вайолет Макнамара провозгласили Королевой и Королем Осеннего бала. Мероприятие вылетело у меня из головы через десять минут после окончания.

Взяв карандаш, я повернулся обратно и чуть не выронил его снова. В дверях, развалившись, стоял Холден Пэриш.

Проклятье…

Он лениво прислонился своим высоким телом к дверной раме, будто хозяин этого чертова места. Несмотря на теплый день, на нем было серое шерстяное пальто поверх зеленой рубашки в цвет глаз. Серебристые волосы были откинуты со лба и уложены густыми волнами.

Он был дьявольски красив. Так горяч, что замирало сердце и текли слюни. И справиться с этой реакцией оказалось невозможно.

Мои глаза, разум и тело пришли к одному и тому же выводу, и я был беспомощен отрицать это.

Холден внимательно осмотрел класс, пока его взгляд не остановился на мне. Между нами как будто пробежал ток, и эта связь мгновенно пронеслась по позвоночнику к паху.

– Вам чем-нибудь помочь? – поинтересовался мистер Рейнольдс, тепло улыбаясь. – Урок уже начался…

– В этом богом забытом кампусе все коридоры одинаковы, – проворчал Холден и сунул мистеру Рейнольдсу клочок бумаги. – Меня перевели.

Рейнольдс прочитал бумагу и нахмурился.

– Вы бросили Францию, чтобы приехать сюда? Есть какие-то особые причины?

– Cela ne m’apportait plus rien ^[21], – произнес Холден с безупречным акцентом. – Честно говоря, я тоже сомневаюсь, что и этому классу есть чем меня удивить, но… – Его взгляд, устремленный на меня, немного смягчился, – возможно, еще осталось, чему можно поучиться.