Книга Планета Вода (сборник), страница 98 – Борис Акунин

Дополнительно порадовал мостик, ведущий к ресторации, – он громко скрипел под ногами. Если не увидишь входящего, то услышишь.

Впрочем, усадили Эраста Петровича идеально – золотой полуимпериал вновь сыграл роль волшебной палочки. Неширокий, полутемный зал дешевого ресторана был наполовину пуст, и осчастливленный неслыханно щедрой мздой официант сказал, что разместит пана где угодно – хоть вынесет столик на балкон, откуда будет отлично виден новогодний фейерверк.

Разговор шел на немецком.

– Не надо на б-балкон… – Изображая нерешительность, Фандорин приглядывался к посетителям. – Русские тут есть?

– Да, целое общество. Герру Кёнигу угодно поближе к соотечественникам?

Половой показал на длинный стол у стены. Там сидела большая компания – одиннадцать человек: восемь мужчин, три женщины.

– Могу спросить, нельзя ли герру Кёнигу присоединиться к компатриотам, чтобы не встречать новый год в одиночестве, – всё усердствовал официант.

– Нет, я как раз люблю в одиночестве. Не говорите им, что я русский. А сяду я вон туда.

Позиция была хороша. С нее замечательно просматривался мостик, и до русского стола близко. Там говорили громко, оживленно – слышно каждое слово.

Эраст Петрович попросил задуть свечи, сказав, что хочет проводить год в полумраке. Заказал бутылку шампанского и пирожное, которое, понюхав, есть не стал.

Кое-кто из русских покосился на Фандорина, вернее на его маску, но скоро о новом соседе забыли. Все были слишком увлечены беседой.

Не упуская из виду берег и мостик, Эраст Петрович стал прислушиваться к разговору.

Разумеется, это были политэмигранты, и беседа у них была обычная для политэмигрантов, то есть малопонятная постороннему и очень скучная. После того, как революция побурлила, побулькала и благополучно утонула, а российское болото вновь затянулось ряской, социалисты погрязли в мелких внутренних дрязгах. Большинство уехали, кто-то отправился в места не столь отдаленные, а основная масса вчерашних ниспровергателей вернулась к обывательской жизни, обвиняя друг дружку в поражении и ворча на правительство.

Вот и эти были такие же. Сыпали неизвестными Фандорину именами и непонятными аббревиатурами. Что такое «ЦК», Эраст Петрович еще знал – «центральный комитет», но «цэо», «зэбэ»? «Цэо», по-видимому, было названием партийной газеты, потому что иногда вместо него произносилось слово «редакция». Там «окопались» какие-то соглашатели, на которых бранился картавый лысый господин с бородкой, а его сосед, довольно молодой мужчина с длинными усами и кавказским выговором, мягко возражал. Мелкокудрявый, похожий на провинциального актера, волновался из-за какой-то резолюции какого-то совещания. Молодой с военной выправкой жаловался, что его не выбрали в «зэбэ». Барышня или дама, его спутница, довольно миловидная, всё время восклицала: «Товарищи, товарищи! Давайте же не забывать про новый год!». И все снова и снова поминали безденежье. Деньги требовались и для ЦК, и для ЦО, и для ЗБ, а рыхлая женщина с глазами навыкате стала выговаривать кавказцу, что содержание не поступает уже третий месяц и так больше продолжаться не может.

– Дэньги будут, – ответил тот, хитро прищурившись. – Обэщаю.

После этой реплики, вызвавшей заинтересованную паузу, основным кандидатом на роль Кобачевского у Эраста Петровича стал усатый. Он говорил меньше остальных, всем приязненно улыбался и время от времени начинал перешептываться с лысым соседом, который, кажется, был в компании главной персоной.

Без четверти двенадцать молодую даму, требовавшую не забывать о новом годе, наконец услышали.

– Пусть Ильич подведет итоги года! – сказал кудрявый. Остальные его поддержали – с разной степенью энтузиазма, из чего можно было заключить, что отношения между собравшимися непростые.

– Может быть, лучше кто-нибудь из товагищей депутатов нашей поганой Думы? – стал отнекиваться картавый «Ильич». – Огатог из меня, как вам известно, неважнецкий.

Ого, у них тут и депутаты Думы есть, удивился Фандорин. И, приглядевшись, определил, что таковых здесь, пожалуй, аж трое. У народных избранников от привычки к долгим заседаниям вырабатывается совершенно особенная посадка – расслабленно-значительная, с равномерным распределением массы тела на спину и обе ягодицы.

Картавого все-таки упросили. Оратором он и в самом деле оказался так себе. Сначала говорил про разбитое корыто пролетарских надежд и выбор единственно верного пути, про тернистый путь консолидации всех здоровых сил и безжалостную ампутацию гниющих членов. Дальше понес вовсе невнятное – про каких-то «ликвидаторов», «отзовистов», «впередовцев», «августовцев». Всё, как обычно: у эмигрантов на трех революционеров – четыре партии и шесть фракций.

Фандорин перестал слушать чушь и сконцентировал внимание на мостике. Пора бы Цукерчеку уже объявиться.

Стало нервно. Что если вованзухен все-таки подвел?

– Товарищи! Без пяти! – жалобно пискнула молодая женщина. – Давайте все-таки проводим старый год.

– В самом деле, товарищи. Выпьем, – поддержал ее солидный господин в хорошем галстуке, один из тех, кого Фандорин зачислил в депутаты. – А потом, после двенадцати еще раз – за новый. Ну, прощай девятьсот двенадцатый!

Лысый, кажется, был недоволен, что его перебили.

– Ну его к чегту, ваш двенадцатый. Год был говёный, на гадость бугжуáзии. Лично я символически пойду пговожу его в отхожем месте.

– Володя! – укоризненно воскликнула одутловатая дама, но остальные расхохотались, а Володя, он же Ильич (Владимир Ильич?) с шутовской раскачкой направился в сторону коридора.

Ошибся я с Кобачевским, подумал Фандорин и тоже поднялся – бесшумно. Сразу же отступил в тень. И плавно, но быстро двинулся вдоль темной стены.

Время было без четырех минут двенадцать.

Мостик по-прежнему пустовал, но сейчас появится и Цукерчек.

Очень возможно, что он успел обзавестись оружием, а значит брать его в зале, где много людей, не следует.

Ресторанная латрина – место уединенное. Лучше не придумаешь.

Ватер-клозет был под стать заведению – темноватый и не слишком чистый. Эраст Петрович увидел две ноги, торчащие из-под дверцы кабинки (прочие были пусты), и отошел в угол, чтобы оказаться прикрытым дверью, когда она распахнется. Привстав на цыпочки, открутил лампочку.

– Чегт! – донеслось из кабинки.

В туалете стало почти совсем темно, лишь над умывальником горел слабый свет.

– Урррааа!!! – закричали в ресторане. Там грохотали стулья, хлопали пробки. Треск донесся и снаружи – должно быть, начался новогодний фейерверк.

«Поздравляю, сударь, – кисло подумал Фандорин, – вы встречаете новый год в хорошем месте. Стало быть, весь девятьсот тринадцатый будет соответствующим».

Однако Цукерчек опаздывал. На маньяка аккуратности и чистоплотности непохоже.