Онлайн книга «Не прощаюсь»
Однако пора было поворачивать разговор в более перспективном направлении. Мона перешла в атаку. – А мне не хочется избавляться от телесности. – Она мечтательно вздохнула и проделала элементарный женский трюк – подтянула кверху бюст и по-кошачьи потянулась. – Я люблю свое тело. – Есть за что, – пробормотал Фандорин и отвел глаза. Но взгляд был правильный, мужской. Мона осталась довольна. Кажется, кролик начал что-то подозревать. Маленькое отступление, чтобы не насторожился. – Хотела спросить: а откуда у вас взялся саквояж? И что в нем? – Купил в Зеленях, – с явным облегчением стал объяснять Эраст Петрович. – Внутри сменное белье, две рубашки, воротнички, т-туалетные принадлежности. У них там почти всё есть – по нынешним временам удивительно. Я и для вас кое-что приобрел, предположив, что вы тоже пожелаете переодеться. – Как мило! – воскликнула она, заинтересовавшись. – Я так вам благодарна! Мне тоже ужасно надоело ходить нищенкой! Про то, что юбка переворачивается приличной стороной кверху и про сатиновую блузку, конечно, говорить не следовало. – Простите, покупал на свой вкус… Фандорин достал шелковое платье, бордовое, в жуткую желтую розочку. – Прелесть! – лицемерно восхитилась Мона. Зато башмаки были недурны. Примерила – в самый раз. – Вы угадали размер! – Я не угадывал. У меня хороший глазомер. – Не думала, что вы успели так хорошо присмотреться к моим ногам, – весело сказала она. – А дессу не купили? Только чулки? Он смутился. – Дамского б-белья в лавке не было. Очевидно, у местных жительниц оно не пользуется спросом. – Придется надеть платье прямо на голое тело, – невинной овечкой проблеяла Мона. Эраст Петрович мигнул. – Прямо сейчас и переоденусь! С наслаждением! Только сначала искупаюсь. Опять замигал. Нет, он еще совсем не бодхисатва! – Да-да, я отвернусь. И пересел на нос, принял позу каменного истукана. Мона разделась донага, встала на заднюю скамейку и раскрыла руки – реке, солнцу, воздуху, миру. Мгновение, ты прекрасно, но не останавливайся! Нырнула в восхитительно холодную воду, сделала русалочий кульбит, поплыла за баркасом. Ну, сабли наголо! Вскрикнула: – Ай! Фандорин стремительно обернулся. – Что?! – Что-то скользнуло по ноге! Здесь могут быть водяные змеи? – Не знаю. Может быть, ужи. – А-а-а! – завопила, заколотила руками по воде она. – Вытащите меня отсюда! Скорей! Глаза закройте и тащите! Он послушно зажмурился. С силой, но бережно потянул. Мона перекинула через корму одну ногу, другую. Встала на колени. Сделала вид, что не может удержать равновесие. Ухватилась мокрыми руками за шею Эраста Петровича. Его покрасневшее лицо с закрытыми глазами было совсем близко, и она решила, что хватит разводить китайские церемонии. Он не подросток, она не институтка. Прошептала: – Поцелуйте меня. И ни о чем не думайте. Глаза открылись. – Но… – пробормотал Фандорин. – Вы… уверены? А Моне вдруг пришло в голову, что всё это сон. На самом деле утром ее расстреляли. Сейчас ее мертвая башка торчит на шесте и наслаждается фантазиями. Хотя какая разница? Сон так сон. Ммм, какой поцелуй… А какой запах! Мужчины всегда пахнут как-то не очень, а этого она выжала бы в флакон, чтоб получился одеколон «Фандорин», и потом душилась бы каждое утро. Правильно написала одна умная романистка: будем учиться любви у зверей, они любят не глазами, а носом. Она любила его всем, что в ней было, без остатка. Река, солнце, воздух, мир не мешали, терпеливо ждали. Мгновение длилось и длилось. Очнувшись после блаженного полуобморока, Мона не позволила себе почивать на лаврах. Нужно было развивать первый успех, двигаться дальше. «Эраст для меня, дурочки, был слишком сложен», – вздыхала бедная мама, дитя невинного века. Но слишком сложными бывают только слабые мужчины. Чем они сильнее, тем с ними проще. Мона решительно перешла на «ты», потому что любовники всегда одного возраста – пусть он сразу себе это уяснит и не смеет относиться по-отечески. – Ты совсем еще не освободился от телесности. – Слишком долго к-копилась энергия Ки, – непонятно ответил он. Мона положила ему голову на плечо и скоро уснула. Это связывает еще прочнее страсти. Солдат спит, а служба идет. Сквозь сон слышала, что завелся мотор, но просыпаться не стала, потому что его плечо никуда не делось – как-то он, значит, дотянулся до рычага, не потревожив ее. Мона чмокнула бицепс (хорошо бы, чтоб был помягче), снова крепко уснула. В следующий раз они любили друг друга уже под звездами, и ночной мир был ничуть не хуже дневного. А еще в темноте очень хорошо разговаривать. – Мне больше нечего делать в России, – печалился Эраст Петрович, перебирая ее распущенные волосы. – Я столько лет пытался как-то изменить ее злосчастную карму, отвести б-беду, но карму не изменил и беду не отвел. Я выиграл столько боев, а войну проиграл. И теперь уезжаю, потому что не знаю, с кем воевать. С землей? С воздухом? Она слушала, терпеливо дожидаясь, пока он заведет речь о главном. Самой наводить его на эту тему будет неправильно. Попредававшись мужскому самобичеванию, посетовав о печальной судьбе России, Фандорин наконец задал вопрос, которого Мона ждала с замиранием сердца. – Я довезу тебя до Ростова, а оттуда до Севастополя. Что потом? Отправишься в Швейцарию, к родителям? Про мать она ему пока не говорила – оставила на потом, когда первые радости начнут приедаться и настанет время вывести отношения на новый, провиденциальный уровень. Пусть Фандорин тоже проникнется трепетом перед высоким замыслом судьбы. Умнее, конечно, было бы сейчас удивиться и ответить: «Ну да, в Швейцарию, а куда же еще?» Пусть бы он поразмыслил о том, понравится ли ему с ней расставаться. Через день-другой такой идиллии сам предложил бы остаться вместе, а она согласилась бы с видом великой милости. Но сейчас, под звездным небом, Моне не хотелось быть умной. И она сказала: – Я хочу остаться с тобой. Хочу быть там, где будешь ты, а остальное мне все равно. Фандорин заворочался, и она испугалась, что всё испортила. Но оказалось, что он тревожится по другому поводу. – В Севастополе меня ждет мой друг Маса. Мы сорок лет неразлучны и, надеюсь, не расстанемся до смерти. С ним тебе будет непросто. У него всегда был неважный характер, а с годами стал хуже. Да и ты, з-знаешь, тоже не рукавица. |