Книга Ночные твари, страница 25 – Виктор Метос

– Нет, всё в порядке. Просто у меня болит голова и я не выспалась. Что вам удалось разузнать?

Сарт вздохнул, и Ярдли услышала шелест упаковки лекарства.

– Я переговорил со своим коллегой с факультета искусствоведения, который занимается африканским искусством двадцатого века. Он даже один раз лично встречался с Сарпонгом. В общем, получается, Сарпонг был биологом – по крайней мере он получил диплом по биологии в Хартумском университете в Судане. Был одержим эволюцией человека. Он полагал, что изначально люди были хорошими, однако эволюция дала им способность отключать мораль. Словно щелкать тумблером. До такой степени, что в ситуации, когда на карту поставлено наше выживание, мы можем сделать все, что угодно. Но Сарпонг верил, что эволюция нанесла также гораздо более сокрушительный удар, о котором даже не предполагал Фрейд: выключение морали оказывается незаметным для человека.

Ярдли проводила взглядом, как один мальчик выбежал с площадки, мать бросилась за ним и догнала его уже у самой стоянки.

– Что это означает? – спросила она.

– Сарпонг полагал, что все плохие дела совершаются людьми вследствие этой эволюционной адаптации и нашей неспособности осознать, что мораль выключается. Вот почему вроде бы хорошие люди во время войны способны совершить убийство и изнасилование, не чувствуя за это вины, или тюремные охранники способны убивать и истязать заключенных и тем не менее считать себя порядочными людьми. Эволюция дала нам способность обманывать самих себя. В «Ночных тварях» Сарпонг исследует это предположение. На всех четырех полотнах – жертвы тех, кто расстался с моралью, но не сознает это. Эти люди считают, что создают произведения искусства. Мой коллега полагает, что тот, кто воспроизводит картины Сарпонга с помощью живых людей, не художник, как, насколько я понимаю, думают правоохранительные органы, а человек, одержимый эволюцией нашего вида. Возможно, антрополог или биолог. Врач. Главное в картинах – биология, а не искусство.

– Врач?

– Да. Изначально Сарпонг собирался посвятить себя медицине, а кто знает тело и мысли человека лучше врача?

Ярдли задумалась.

– Я бы хотела поговорить с вашим коллегой.

– Пришлю номер его телефона.

– Буду вам очень признательна, Дэниел. Спасибо.

– Всегда пожалуйста. Я также пришлю вам психологический портрет, который запросил агент Болдуин. Держите меня в курсе вашего расследования и дайте знать, если появится что-то новое.

– Обязательно, спасибо.

– Да, Джессика, и еще…

– Слушаю.

– Если можно. Моя маленькая лепта. Готов поспорить: преступник гордится своей работой и жаждет признания. Если лишить его этого признания в качестве тактического хода, чтобы заставить раскрыться, он, возможно, совершит нечто радикальное.

– Радикальное?

– Вы ведете это дело, вы женщина, и обе жертвы женщины. Возможно, у преступника появится желание заняться вами. Пожалуйста, будьте осторожны.

По спине Ярдли пробежала ледяная дрожь.

– Постараюсь.

Кабинет навевал клаустрофобию, и у Джессики никак не получалось сосредоточиться. Она сидела за столом, уставившись на стены и размышляя над словами доктора Сарта.

Врач.

По коридору прошел рабочий, затем вернулся назад, читая таблички на дверях.

– Миз ^[22] Ярдли? Мне нужно заменить табличку. Если хотите, я зайду попозже.

– Нет, всё в порядке. Меняйте.

Она проследила, как рабочий снял с двери табличку с ее именем и прикрепил табличку с именем Джекса. Табличку с ее именем он протянул ей.

– Некоторые забирают их на память.

Взяв табличку, Ярдли какое-то время смотрела на нее, затем сунула ее в мусорную корзину и взяла свою сумочку. Ей необходимо было поговорить с одним человеком.

* * *

Районная больница Редвуда находилась недалеко от того места, где жила Ривер. Ярдли как-то раз бывала там, хотя теперь она уже не могла вспомнить, по какому поводу. Вероятно, чтобы встретиться с жертвой одного из многочисленных дел, которое она вела. Иногда запах антисептика являлся ей во снах.

В приемном отделении было свободно. Дежурная медсестра сидела за стойкой вместе с полицейским.

– Здравствуйте, я бы хотела поговорить с доктором Закари, если можно. Я его знакомая.

– Он отправился перекусить в кафетерий. Это по коридору и направо.

Кафетерий выходил окнами на сад с переходом, соединяющим два корпуса больницы. В зале сидели несколько врачей и медсестер. Ярдли увидела Закари за столиком в углу.

Увидев ее, он удивился.

– Джессика? – Встал и обнял ее. – Что вы здесь делаете?

– Бывает, сюда доставляют жертв тех дел, которыми я занимаюсь. Не самое любимое мое место, как сами можете догадаться.

Кивнув, Закари посмотрел на тарелку с курицей и картофельным пюре.

– Да, мне приходится с этим встречаться. К нам постоянно доставляют женщин, избитых, обожженных, связанных… и даже когда они дают показания полиции, кажется, что никто ничего не делает.

– Не возражаете, если я к вам подсяду?

– Нисколько.

Ярдли села и, закинув ногу на ногу, натянула на лицо самую дружелюбную улыбку.

– Мы стараемся делать все возможное, но нам постоянно урезают бюджет. Во многих городах расходы на полицию составляют львиную долю бюджета, поэтому, когда приходится сокращать расходы, в первую очередь достается полиции, а также прокуратуре. То же самое и на федеральном уровне. Когда попадает под нож финансирование ФБР, следующей в очереди оказывается федеральная прокуратура.

Закари отрезал кусок курицы.

– Я на самом деле никого не обвиняю, честное слово. Мне просто хотелось бы не видеть здесь одних и тех же людей снова и снова.

Ярдли кивнула.

– Кстати, а как поживает Энджи?

Какое-то время Закари жевал, затем вытер губы салфеткой.

– Она крепкая. Держит все внутри, так что определить бывает очень трудно.

– Как вы с ней познакомились? Ничего, что я спрашиваю?

– Она обратилась в больницу с травмой кисти руки. Резала овощи, нож сорвался и порезал ладонь. – Закари откинулся назад и, продолжая жевать, улыбнулся. – Наверное, любовь с первого взгляда. На следующий вечер мы за ужином проговорили часа три. Два месяца спустя Энджи перебралась ко мне.

– Любовь с первого взгляда… В наше время это большая редкость.