Книга Ловцы душ, страница 17 – Яцек Пекара

Но вместе с тем конь инквизитора должен обладать и толикой агрессивности. Скажу так: даже самые отважные люди быстро впадают в панику, когда над ними нависают тяжелые конские копыта или когда цапнули их за руку конские зубы. Не забавно ли, что Господь, сотворяя спокойного поедателя сена и травы, одновременно наделил его немалой силой челюстей?

Конечно, коням из конюшен Инквизиториума не сравниться с боевыми лошадьми наших рыцарей – теми лошадьми, которых жеребятами еще приучают к бою, военному шуму и крикам. Но все же, полагаю, даже боевой скакун богатого рыцаря запаниковал бы ровно так же, как и мой конек, едва почуяв запах вампирицы. Мой же – ржал, вырывался, старался оказаться как можно дальше от нее, а в глазах его я видел слепой страх.

Что ж, его инстинкт самосохранения был куда сильнее, чем у Гаспара Морды со товарищи. Полагаю, он чувствовал в ней сверхъестественное существо, и это отвергалось его здоровым конским рассудком и опрокидывало вверх ногами стабильную систему лошадиных ценностей…

– Они меня боятся, – призналась девушка с печалью в голосе. – Почему они меня боятся? Я никогда не причиняла им зла… И я так люблю зверей…

Эти слова мне понравились, поскольку я, скажем мягко, не слишком люблю людей, обижающих наших братьев меньших. Некогда я убил мужчину, что издевался над конем, и хотя сия юношеская запальчивость давно во мне угасла, однако человек, обижающий животных в моем присутствии, должен усовеститься. Усовеститься для него было бы достаточно, поскольку к раскаянию я привел бы его сам и сам назначил бы соответствующее покаяние.

Наконец мне удалось совладать с ситуацией. Правой рукой я крепко держал повод, а слева от меня шла вампирица. Понятно, не было и речи о том, чтобы ехать верхом, ибо я знал, что, посадив девушку в седло, лишь вызову у животного приступ паники. Я надеялся, что не повстречаю Гаспара Морду или его товарищей, и полагал, что хорошо бы как можно быстрее добраться до дома старого моего приятеля – укрыть вампирицу там. Не раскрывая, конечно, ее истинного происхождения и необычных способностей.

Я совершенно не желал делать достоянием публики тайны, что так неожиданно стали доступны мне благодаря рассказу барона Хаустоффера – вампира, который, согласно всем человеческим и божеским законам, не имел права существовать (а в реальность подобных ему не верили даже Ангелы). Однако он жил – и притом чувствовал себя прекрасно. И, как видно, существовали ему подобные – люди, отмеченные символом змия и голубки. Бессмертные, но смертельно опасные.

Вероятно, человек более рассудительный и предусмотрительный, воспользовался бы помощью Официума, а может, даже известил бы обо всем Внутренний Круг Инквизиториума. Но я, увы, в этом случае не был ни рассудительным, ни предусмотрительным, а потому решил разобраться с проблемой самостоятельно. Хотя и понимал, что играю с огнем.

Ну что ж, мы, инквизиторы, к играм с огнем так ли, иначе ли – привычны…

* * *

Как можете догадаться, милые мои, старый мой приятель не был рад неожиданному визиту. Однако старался сохранять хорошую мину при плохой игре. И если бы не гримаса испуга, которую, ступив на порог, я заметил у него на лице, я решил бы, что он сердечно мне рад.

– Что, Козоёб, слуг у тебя нет, если уж открываешь сам?

Он даже не скривился, когда я назвал его старым прозвищем – лишь усмехнулся чуть шире.

– Я дал им нынче выходной, – сказал. – Входи, Мордимер. Гость в дом – Бог в дом.

То, что он один, было хорошо: мне не хотелось, чтобы начали болтать о странной девушке, которая прибыла вместе с инквизитором.

Козоёб раскрыл глаза чуть шире, когда вампирица вышла из-за моей спины. Втянул воздух и скривился. Некогда это тоже нас сдружило: тонкое обоняние и некое чувство прекрасного.

– И откуда ты ее вытащил? – пробормотал он. – Матерь Божья Безжалостная, какая ж она грязная!

– Значит, ее следует выкупать, – согласился я и отодвинул его с дороги, чтобы мы могли войти. – Раз уж слуг нет, не приготовишь ли купель? Сам ведь говоришь – выкупаться ей не помешает…

Девушка стояла в прихожей, забившись в угол, который показался ей самым темным. Я ласково взял ее за руку.

– Не бойся, – сказал, и слова эти снова позабавили меня, поскольку, когда б она хотела нас убить, проделала бы это столь же легко, как кошка душит мышку.

Козоёб управился прекрасно. Приготовил лохань, полную горячей воды, щелочь, щетку с деревянной ручкой, полотенца и два деревянных ведра с теплой водой для ополаскивания. И справился со всем этим удивительно быстро.

– Искупайся, – указал я девушке на лохань и шагнул к двери. Девушка оказалась подле меня столь быстро, что я не успел даже моргнуть.

– Не уходи, – вцепилась мне в руку. – Не оставляй меня одну!

Мой старый приятель глядел на это представление широко распахнутыми глазами.

– Вот же… – начал, но я заставил его умолкнуть, подняв руку.

– Готовь ужин, Козоёб, – приказал спокойно. – Я здесь присмотрю.

Он кивнул и вышел спиной вперед, прикрыв за собой дверь.

– Дамы не должны купаться в присутствии мужчин, – сказал я, пытаясь придать своему голосу шутливый тон. – Но если ты так хочешь… Давай, – я снова указал ей на горячую воду.

Она приблизилась к лохани и подняла ногу.

– Нет-нет-нет, – сказал я быстро. – Сначала ты должна раздеться, милая. Потом получишь новую чистую одежду, а старую – мы выбросим.

– Ах да… – усмехнулась она. Я видел, что она пытается вспомнить что-то из прошлого. – Купель… Не в обуви… Без одежды… Верно. Забыла…

Я оперся о стену и смотрел, как она неловкими движениями снимает плащ, рубаху. Была женщиной, однако нагота ее вызывала во мне не больше желания, чем нагота домашнего зверька. Скорее – сочувствие, поскольку она оказалась столь худа, что легко могла бы соперничать с узниками императорских подземелий. Ноги ее, казалось, были совершенно без икр и бедер и напоминали тоненькие палочки, ребра почти протыкали темную от грязи кожу – и я мог без труда их пересчитать. Она напоминала скелет, обтянутый темно-серым пергаментом. Не было и груди, только два соска, крохотные, будто припухлости от комариного укуса.

Она осторожно погрузилась в воду; сперва зашипела, поскольку, как видно, не только отвыкла от горячей купели, но и едва помнила, какова она – горячая купель. Потом уселась в лохани: сперва напряженная, явно испуганная, потом – поудобней, вытянув ноги.

– Ох, – вздохнула, и во вздохе этом, может, еще не было радости, но уже чувствовалась изрядная доля облегчения. – Тепло, – сказала она, прикрывая глаза. – Тепло, – добавила почти мечтательно.

Знак змия и голубки на ее плече, казалось, сделался четче и словно пульсировал.

– Что дальше? – приподняла она веки, взглянув на меня. – Что я должна делать?

Я хотел подать ей щетку, но отказался от этой мысли. Не знал, как ее кожа воспримет жесткий волос. Поэтому взял меньшее из полотенец, приготовленных Козоёбом, сложил несколько раз и смочил водой.