Книга Убийца из прошлого, страница 39 – Валерий Введенский

— Ты что, его видел? — удивилась Сашенька.

— А то как же! Как от отца отделился, сразу и обзнакомились. Ведь домовой только большакам ^[53] показывается. А доманя егоная моей супруге предъявилась.

— Доманя?

— Жена домового. В голбце ^[54] обитает вместе с хохликами.

— С кем, с кем? — не поняла княгиня.

— Дети ихние. Но сам домовой в голбце не живет, в подпечье его место. Мы завсегда туда кашу и хлеб-соль кладем. А на праздник, само собой, чашку водки ставим.

— Зачем?

— Как зачем? Задобрить, вестимо. Если поссоришься, пиши пропало. Хорошо, коли посуду разобьет. Может и струмент сломать, и окна разбить. С домового станется.

— Лучше про дворового расскажи.

— Домовому он родственник, но характер другой, дикий. Ежели скотина какая ему не понравится, будет гонять, пока не околеет. Но коли коровка ему приглянулась, то и хвост ей расчешет, и овса в ясли подкинет, и даже украдет корм в соседнем дворе, когда в своем нехватка. Лучший друг его — цепной пес. Потому что вместе охраняют двор. Если забрались воры, а большака в избе нет, дворовой должен хозяином обернуться и лиходеев убить. Теперь понятно? — многозначительно спросил Васька. — Петька пришел в чужой двор, большак отсутствовал, дворовой его за вора принял. Потому и убил.

— А жену Стрижневу кто убил? Домовой? Доманя? А может… как их… хохлики? — накинулась на Ваську раздраженная Сашенька.

Она рассчитывала, что возница что-нибудь важное знает, потому терпеливо слушала, задавала вопросы. Вдруг у Петра Пшенкина в родном селе враги имелись и как раз в пятницу кто-то из них в столицу ездил? А тут сплошная мистика.

Васька снял треуху и запустил пятерню в волнистые волосы:

— Что? И бабу убили? Я про то не знал. Тут думать надо.

— Мы торопимся, — напомнил Прыжов. — Поехали наконец.

— Сию минуту, барин.

Васька запрыгнул в пошевни и, свистнув так, что у пассажиров уши заложило, щелкнул кнутом. Сани понеслись по зимнему лесу.

— Стоит отъехать на каких-то двести верст, и словно в другой мир попадаешь, «здесь чудеса, здесь леший бродит», домовой бьет посуду, дворовой убивает воришек, — шепнула Лёшичу Сашенька. — А Васька вовсе и не возница, а Вергилий по здешнему аду.

Лёшич в ответ продекламировал из Данте:

На склоне юности моей,

Отягощенный сном,

Путь истинный я потерял

И в поисках напрасных

Забрел в дремучий лес.

Воскресенье, 6 декабря 1870 года,

Новгородская губерния, Маловишерский уезд,

село Подоконниково

Едва кавалькада из трех саней свернула во двор, старуха Пшенкина выбежала из избы, бросилась к розвальням, на которых привезли гроб с ее первенцем, и рухнула перед ним на колени:

— На кого покинул? Сы-нок…

Следом выбежали две молодухи в одинаковых черных платках и дружно завыли.

Вдова Петра Пшенкина Нюша, выбравшись из саней, поклонилась в пояс свекрови, но та даже взглядом ее не удостоила. Тяжело вздохнув, Нюша вытащила перевязанный тюк и сунула тестю, еще крепкому, несмотря на шестьдесят с гаком, седобородому мужику в дорогом овчинном полушубке:

— Одежда Петина. Надо переодеть его.

Поликарп Петрович нахмурился:

— Почему дома не удосужилась? Хоть обмыла?

— Когда? Тело в пять вечера отдали, еле-еле на девятичасовой поезд поспела…

— Не оправдывайся. Все одно твоя вина. У хорошей жены мужик по бабам не скачет.

Молодухи в черных платках (жены младших сыновей) дружно хмыкнули. Свекровь продолжала надрываться:

— Умоляла, не уезжай…

— Эй, мать, — окликнул ее супруг, — кончай голосить. Сына, оказывается, обмыть надо.

Трое младших братьев Петра Пшенкина вместе с отцом вытащили из розвален гроб и занесли в сени, где достали покойника и уложили у порога. Молодухи принялись стаскивать с трупа исподнее, в которое убитого обрядили в морге.

— Петьку-то зарезали! — закричала одна из них, заметив шрамы на животе.

Услышав сие, старик Пшенкин оттолкнул от гроба сыновей. Бросив быстрый взгляд на зашитый Прыжовым разрез, набросился на Нюшу:

— Ты ведь сказала, по башке его стукнули. Почему брюхо вспорото?

— Вскрытие потому что. В городе так полагается.

И получила по лицу:

— А тебе во чаво полагается. Понимаешь, что натворила? Мужа царствия небесного лишила. Теперь ему дорога в ад.

— А кто меня спрашивал? — утирая слезы, пробормотала в свою защиту Нюша.

Желание упокоиться в родном селе Петр высказал ровно неделю назад на похоронах Вязникова. Не понравилось ему Митрофаньевское кладбище:

— Разве это погост? То ли дело у нас, на пригорке вокруг церкви. А здесь болото, за оградой свалка, паровозы как оглашенные гудят. Нет, Нюшка, коли суждено будет умереть раньше тебя, отвези к родным осинам.

Но высказанную Петром волю одна только Нюша и слыхала. Запросто могла не исполнять. Тем более смерть у мужа позорной была, в сортире у полюбовницы. Ан нет, горы свернула, лишь бы выполнить последнее желание — все утро проторчала в морге на 5-й линии, на коленях умолила следователя оформить быстрее бумаги. И на тебе… Как вышла из вагона, так началось: братья мужа волками смотрят, тесть словно с каторжницей говорит. Теперь рукоприкладство…

Два года назад на свадьбе, когда Пшенкиных в первый раз увидала, вели себя по-другому: чинно, степенно, благородно. Видимо, притворялись. Или стеснялись. Отец-то Нюши им не чета, человек солидный, купец второй гильдии!

— Машка где? — спросила старуха.

— Не приехала, — посетовал муж.

— Да как же? Да я ее… — Старуха неожиданно прыгнула, оказалась возле невестки и что было сил заорала: — Почему дочь не явилась?

— Семену вчера девять дней было, — напомнила Нюша.

На самом деле девять дней было только предлогом. Мария Поликарповна наотрез отказалась ехать в Подоконниково. И Нюшу отговаривала. Да та не послушалась.

Беззубая свекровь с безумными от горя глазами и выбившимися из-под платка седыми волосами походила на Бабу-ягу.

— Сенька ей важнее брата? Анафеме сучку предам! — кричала старуха, вцепившись скрюченными пальцами невестке в шубу.

— Отпусти, попортишь вещь, — оттащил жену Пшенкин. — С Машкой опосля разберемся. Сейчас с Нюшей надо обрешить. Пошли-ка, невестушка, в хлев, разговор к тебе имеется.