Книга Убийца из прошлого, страница 81 – Валерий Введенский

Швейцар хотел добавить, что и барыня дома, но Шелагуров, перепрыгивая через ступеньки, уже поскакал вверх. Его спутница еле за ним поспевала.

Яблочков вышел из каморки:

— Это еще кто?

— Брат госпожи Разруляевой.

— С супругой?

Швейцар пожал плечами:

— Не знаю, первый раз ее вижу.

Когда поднялись, Шелагуров предложил:

— Давайте переведем дух и успокоимся. Не хочу напугать Сергея.

— Если он жив, — произнесла княгиня.

Нехорошие предчувствия терзали ее душу. Если Разруляев уже убит, виновата в этом она. Могла ведь спасти ему жизнь. Достаточно было съездить в библиотеку, выяснить название газеты, посетить редакцию.

Шелагуров повернул ручку звонка. Но, кроме колокольчика, они услышали странный звук.

— Что за хлопок? — спросила Сашенька.

— Выстрел. Зовите швейцара, надо ломать. — Шелагуров стал дергать за ручку, пытаясь сорвать дверь с петель.

Княгиня подошла к перилам и громко крикнула:

— Швейцар, зовите дворников, у Разруляевых стрельба.

Услышав ее слова, Яблочков ринулся наверх, шесть пролетов одолел меньше чем за минуту.

— Ваше сиятельство? — удивился он, увидев на площадке перед квартирой княгиню Тарусову.

— Арсений Иванович? — Сашенька тоже была в изумлении.

— Вы кто? — заорал Шелагуров.

— Сыскная полиция. А вы?

— Помещик Шелагуров. В этой квартире живет моя сестра. Мы подошли к двери и услышали выстрел.

Яблочков достал из кармана «ремингтон».

— Спускайтесь вниз. Немедленно. В квартире убийца.

Изнутри раздалось лязганье, как будто кто-то поворачивал замок.

— Быстро! — зашипел сыщик, прячась за открывающуюся дверь.

— Кто здесь? — спросила Ксения, когда ее распахнула.

Крутилин решил лично посетить редакцию «Гласа Петербурга». Но по указанному в газете адресу никаких вывесок не обнаружил, пришлось разыскивать домовладельца.

— А, это вы Прокопия Семеныча ищете, — припомнил тот. — Комнатушку снимает от жильцов. Попросил давеча разрешение указать в новой газетке мой дом. Я разрешил. А что, нельзя? Отказать надо было?

Однако в комнатушке искомый Прокопий отсутствовал, пришлось ждать, пока вернется с рынка квартирохозяйка.

— В чайной гляньте на Пяти Углах, они-с там завсегда, — присоветовала она.

Несмотря на утренний час, Прокопий был сильно клюкнувши. Когда Крутилин представился, ужасно перепугался.

— Господин начальник, я, конечно, понимал, что это чистой воды мошенничество. Я ведь не дурак, сорок лет в газетах. Только вот ненужным стал. Из-за старости и пристрастия. — Прокопий Семенович указал на пустой стакан. — А кушать-то каждый день надобно, не так ли? Вот и согласился. Условия больно хорошие. Двадцать рублей в месяц плюс на гонорарии двадцать. Тоже мне в карман. Ведь газетку-то никто не читает. Ну кроме владельца. Хе-хе…

— Как это? — удивился Крутилин.

— Помещик один, Ваточкин его фамилия, продал имение и приехал в Петербург, чтобы деньги повыгоднее вложить. И, на свою беду, познакомился с неким Мудриком. Слыхали про такого?

Крутилин кивнул. Мошенник первого разлива. Готов родному отцу зимой снег продать.

— Мудрик убедил Ваточкина затеять газету. Мол, погляди на Каткова, властитель дум. И ты им станешь. Ваточкин согласился, многие тысячи вложил. С них и мне перепадает. Делов-то — всего ничего, раз в неделю статьи десятилетней давности воедино собрать, отнести наборщику, напечатать в типографии двадцать экземпляров, один Ваточкину отправить, второй Мудрику, а остальные на Николаевский вокзал, разносчикам, каждому по штуке.

— Зачем?

— Ваточкин в Петербург иногда наезжает. Выходит на дебаркадер, а тут его газета повсюду. Радуется, бедолага. Уже три месяца пребывает в полнейшем счастье. Интересно, на сколько номеров у него денег хватит? Я думал, еще на три, но раз ваше высокоблагородие заинтересовались, боюсь, синекура моя накрылась медным тазом. Придется снова на хлеб и воду.

— Могу успокоить. Делишки Мудрика меня не волнуют.

— Зачем тогда пожаловали?

— Гуравицкий.

— А-а-а! Тот сумасшедший. Сам изумился, когда у нашей газетки появился подписчик.

— Что?

— Да, да, подписчик. «Петербург, главный почтамт, Гуравицкому А. В.». Сразу почувствовал подвох. Так и оказалось. Три недели назад получаю конверт…

— По почте?

— Нет, этот чудак на «шапку» разорился. А внутри рукопись, почтовый перевод на мое имя на пять целковых и записка: «Дорогой Прокопий Семенович! Всю жизнь пишу романы. Счел бы за счастье публиковаться в вашей замечательной газете. Однако понимаю, авторы у вас в очередь стоят. Потому готов пожертвовать скромную сумму на памятник вашей безвременно почившей супруге. Ваш Андрей Гуравицкий». Ну, сами понимаете, супружница моя без памятника обойдется, а пятерка в моем положении не лишняя. Взял да и напечатал. Через неделю пришла новая глава, на этой неделе третья…

— По каким дням печатается газета?

— По средам. В четверг поступает в продажу.

— Рукописи глав у вас сохранились?

— Зачем они мне? Сжег, конечно. Зима! Каждая бумажка тепло дает.

— Когда поступит следующая глава, сразу ко мне на Большую Морскую.

— Понял. Ожидайте во вторник. Завсегда по вторникам присылает. Не желаете рюмочку за знакомство?

— Нет, увольте.

Прокопий Семенович изобразил обиду, но на самом деле был рад. Афера Мудрика полицию не интересовала, это главное. А что побрезговали угощением — так и слава богу, самому больше достанется.

С Пяти Углов Крутилин помчался на Знаменскую. Выходило, что Разруляев был прав: Гуравицкий действительно вернулся и начал истреблять своих врагов. И каждый раз действовал одинаково: во вторник Прокопий Семенович получал главу, в среду ее печатал, в четверг газета выходила в свет, и Гуравицкий отсылал ее Разруляеву (интересно, посылал ли Гуравицкий экземпляры Вязникову и Пшенкину?), по пятницам?..

Сегодня как раз пятница.

Разруляева охраняли четверо. Двое с черного хода, двое с парадного.

Эх, зря послушался Яблочкова, надо было еще одного. В квартиру, подумал Крутилин.

Он кричал на извозчика, чтобы тот ехал быстрее, надеялся, что успеет предотвратить убийство.

Однако приехал к шапочному разбору.

Возле дома на Знаменской стояла карета для перевозки арестантов. На глазах Ивана Дмитриевича в нее посадили молодую, хорошо одетую женщину. Следом из парадной городовые вывели молодого человека — его в карету сажать не стали, куда-то повели, Крутилин понял, что в участок.