Онлайн книга «Увечный бог. Том 1»
|
– Ты можешь рассказать о т’лан имассах? – Они склонили колени перед смертным. В разгар битвы повернулись спиной к врагу. И больше я не хочу о них говорить. – И все же ты пошла за Оносом Т’лэнном… – Его не было с ними. Он стоял один перед Серебряной Лисой, костлявый, и требовал… Но тут Драконус наклонился вперед, почти повиснув над огнем. – «Костлявый»? Т’лан – Теллан! Бездна под нами! – Он вдруг вскочил, еще больше напугав Ралату, и пошел вперед, а она смотрела, как ножны на его спине словно сочатся тьмой. – Вот сука! – взревел он. – Эгоистичная, злобная ведьма! Ублала услышал крик и внезапно возник в неярком свете костра с громадной палицей на плече. – Чего она сделала, Драконус? – Он сверкнул глазами на Ралату. – Убить ее? Если она… а кстати, что значит изнасилование? Это про секс? Можно я… – Ублала, – прервал его Драконус, – я говорил не про Ралату. Теблор огляделся. – Я никого больше не вижу, Драконус. Она прячется? Кем бы она ни была, я ее ненавижу, если только она не хорошенькая. Она хорошенькая? Хорошеньким можно и сподличать. Воин уставился на Ублалу. – Лучше завернись в меха, Ублала, и поспи. Я буду дежурить первым. – Ладно. Хотя я не устал. – Он развернулся и пошел к своей лежанке. – Осторожнее с ругательствами, – тихо прошипела Ралата, поднимаясь на ноги. – Что, если он сначала ударит, а спрашивать будет потом? Драконус покосился на нее. – Т’лан имассы были немертвыми. Ралата кивнула. – И она не отпустила их? – Серебряная Лиса? Нет. Думаю, они просили, но – нет. Он, казалось, вздрогнул. И, отвернувшись от Ралаты, медленно опустился на одно колено. Она не понимала, что выражала эта поза – смятение или горе. Ралата нерешительно шагнула к нему, но тут же остановилась. Он что-то говорил на неизвестном ей языке. Повторял одну и ту же фразу хриплым, густым голосом. – Драконус… Его плечи тряслись, и тут она услышала раскат хохота – смертельного, вовсе не веселого. – А я-то думал, что мое покаяние было долгим. – Не поднимая головы, он спросил: – Ралата, этот Онос Т’лэнн… действительно мертв? – Так Секара говорила. – Тогда он обрел покой. Наконец-то. Покой. – Сомневаюсь, – сказала Ралата. Он повернулся, чтобы взглянуть на нее. – Почему ты так говоришь? – Его жену убили. Убили его детей. Будь я Оносом Т’лэнном, даже смерть не помешала бы мне отомстить. Драконус резко вдохнул и вновь отвернулся. Из ножен, словно из открытой раны, капала тьма. Ох, как же я хочу этот меч. Желания и нужды могут хиреть и умирать – совсем как любовь. Все пышные жесты чести и безграничной преданности ничего не значат, если единственные их свидетели – трава, ветер и пустое небо. Маппо казалось, что лоза его благородных доблестей засохла, что в саду его души, прежде цветущем, лишь голые ветки, как скелеты, стучат о каменные стены. Где его будущее? Что с клятвами, которые он приносил – так торжественно и серьезно в юности, так ярко и искренне, будучи широкоплечим храбрецом? Маппо чувствовал в груди страх, словно опухоль размером с кулак. От страха болели ребра, и с этой болью он жил уже долго, она стала частью его, шрамом куда больше размером, чем рана, которую он закрывал. И так слова обретают плоть. Так наши кости становятся дыбой для покаяния, мышцы скручиваются в скользкой от пота коже, а голова болтается – я вижу тебя, Маппо, – свисая в жалкой капитуляции. Его забрали у тебя, будто стащили побрякушку из кошелька. Кража ударила больно, боль так и не прошла. Чувствуешь себя оскорбленным, обиженным. Гордость и негодование, да? Вот что начертано на твоем боевом знамени: жажда мести. Взгляни на себя, Маппо, в твоих устах доводы тиранов, и все уходят с твоего пути. Но я хочу его вернуть. Чтобы был рядом. Я жизнью поклялся его защищать, укрывать. Как можно отнять это у меня? Ты разве не слышишь глухой вой в моем сердце? Я в темной яме, и на ее тесных стенах я чувствую только царапины, оставленные моими когтями. Зеленое сияние, от которого болели глаза, заливало разбитую землю – неестественное, зловещее предзнаменование, рядом с которым разрушенная луна казалась почти ерундой. Миры исцеляются, а мы – нет. В ночном воздухе висела затхлость, словно от брошенных где-то гнить трупов. Как много смертей было на этой пустоши. Не понимаю. Они погибли от меча Икария? От его ярости? Я бы почувствовал, но сама земля здесь едва дышит; будто старуха на смертном одре, она только дрожит в ответ на далекие звуки. В небе – гром и тьма. – Там идет война. Маппо зарычал. Они так долго молчали, что он почти забыл про Остряка, стоящего рядом. – Да что ты об этом знаешь? – спросил Маппо, отводя взгляд от восточного горизонта. Татуированный караванный охранник пожал плечами. – А что тут знать? Смерти – без счета. Бойня, так что слюнки текут. Волосы дыбом – даже в сумерках я вижу на твоем лице тревогу, трелль, и я разделяю ее. Война – она была всегда и всегда будет. Что еще тут скажешь? – Спишь и видишь, как присоединиться к драке? – У меня другие сны. Маппо оглянулся на лагерь. Неровные силуэты спящих попутчиков, ровная погребальная пирамида. Иссушенная фигура Картографа, сидящего на груде камней, потрепанная волчица у него в ногах. Две лошади, разбросанные в беспорядке багаж и припасы. Запах смерти и горя. – Если идет война, – снова повернулся Маппо к Остряку, – кому она выгодна? Тот повел плечами – Маппо уже привык к его привычке, словно Смертный меч Трейка пытался поправить ношу, которую никто не видит. – Вечный вопрос; причем ответы ничего не значат. Солдат загоняют в железную глотку, земля превращается в красное месиво, и на ближнем холме кто-то торжественно вздымает кулак, а кто-то мчится с поля боя на белом коне. – Уверен: Трейку не слишком приятно, что у его избранного воина такие взгляды. – И будь уверен: мне все равно, Маппо. Одиночник – тигр, а ведь такие звери не держатся в компании, так с чего бы Трейку ждать чего-то иного? Мы – одинокие охотники; какую войну мы хотим найти? Вот ирония всей этой неразберихи: Тигр Лета обречен искать идеальную войну, но никогда не найдет. Смотри, как он хлещет хвостом. Нет, я понимаю. Чтобы увидеть настоящую войну, лучше обратиться к оскаленным пастям волков. – Сеток, – пробормотал Маппо. – У нее наверняка собственные сны, – сказал Остряк. |