Онлайн книга «Последняя из дома Романовых»
|
– Кончается... Священника просит. Голицын задумался. Походил по приемной. «Ох, чувствую, не надо! Да как откажешь в такой-то просьбе? Ну что ж, будем все исполнять по прежней инструкции матушки». – Позовешь к ней Петра Андреева, священника из Казанского собора... Сначала к присяге его приведи о строжайшем соблюдении тайны, ну а потом... я сам с ним поговорю. Князь позвонил в колокольчик и сказал вошедшему слуге: – Закладывать. В крепость! Был уже седьмой час вечера. В Петропавловской крепости в комнате коменданта сидел князь Голицын. И ждал. У дверей камеры Елизаветы прохаживался обер-комендант Чернышев. И тоже ждал. Наконец дверь камеры открылась. И вышел молодой священник. Комендант взглянул на него и только перекрестился. В комнате коменданта крепости по-прежнему сидел князь Голицын. Чернышев молча ввел священника. Голицын вопросительно посмотрел: священник тихо наклонил голову. – Отошла, – прошептал князь. – Ну и что... что сказала? Священник глядел на князя кроткими печальными глазами. – Что огорчала Бога греховной жизнью... жила в телесной нечистоте... и ощущает себя великой грешницей, живя противно заповедям Божьим... Господи, спаси ее душу! – А соучастники... а преступные замыслы? – растерянно спросил князь. Священник молча смотрел на него. – Значит, это все, что я должен передать государыне? – Это все, что я имею сказать вам, князь. Священник все так же кротко смотрел на князя. «Я хотел накричать на него: как он дерзнул не выполнить матушкину волю?! Я уж было рот раскрыл... Но мне почему-то стало страшно. От глаз его...» – Благослови тебя Бог, Александр Михайлович, – тихо сказал священник. И вышел. Голицын сидел один в комендантской. Куранты на крепости пробили семь. «Я вспомнил, как впервые вошел к ней... было тоже семь часов пополудни...» Он тяжело поднялся с кресел. Голицын вошел в ее камеру. Она лежала на кровати: руки скрещены на груди. Горела свеча. Голицын долго смотрел на ее лицо, спокойное, прекрасное и совсем юное... На застывших губах – тихая улыбка... Да-да, улыбка... За спиной послышались шаги коменданта. Но Голицын, не оборачиваясь, заворожено глядел на эту таинственную улыбку. Наконец хрипло приказал коменданту: – В равелине похоронить. Сегодня же ночью. Хоронить должна та же команда, которая охраняла ее. И крепко предупреди их о присяге. Чтоб навсегда молчали, олухи... Утром следующего дня в Петербурге шел снег. Все засыпано снегом у Алексеевского равелина. Князь Голицын стоял посреди ровного снежного поля. Рядом с ним – комендант Чернышев. – С землею сровняли. Все как повелели. Здесь она. – Комендант указал на ровное белое поле, Голицын молча глядел на белое пространство перед собой. Потом вздохнул, перекрестился и пошел прочь по двору крепости. К новому, 1776 году двор вернулся в Санкт-Петербург. В девять часов утра в кабинете императрицы в Зимнем дворце были с докладом Вяземский и Голицын. – И ничего не сказала на исповеди? – Екатерина внимательно поглядела на князя Голицына. – Точно так, Ваше величество! Умерла нераскаявшейся грешницей. – Бесстыдная была женщина... Но мы зла не помним. Пусть будет ей царствие небесное. Кстати, этот Петр Андреев – священник очень строгих правил. И нечего ему в нашем суетном Санкт-Петербурге делать. Пусть Синод распорядится, отошлет его в обитель подалее. Там и люди чище, и жизнь светлее. Вяземский поклонился и записал. – Что остальные заключенные? – спросила Екатерина. – По-прежнему содержатся в строгости под караулом, – ответил Голицын. – А нужно ли сие? – благодетельно улыбаясь, вдруг спросила императрица. – Всклепавшая на себя чужое имя мертва. Стоит ли держать в заточении людей, введенных ею в заблуждение? И она благостно взглянула на Вяземского. – Ну, во-первых, нельзя доказать участие Черномского и Доманского в ее преступных замыслах, – тотчас начал все понявший Вяземский. – Вот именно, – милостиво сказала Екатерина. – Действовали по легкомыслию. Да к тому же пагубная страсть молодого человека многое извиняет. Ах, эта любовь, господа! Оба князя с готовностью закивали. «Столько предосторожностей, секретностей – и вдруг выпустить всех этих людей, знающих столько, в Европу?! Но почему? Что случилось?» – в изумлении думал Голицын. – Я думаю, следует взять с них обет вечного молчания. Дать им по сто рублей и отпустить в отечество... У вас иное мнение, господа? Оба князя закивали, показывая, что у них то же самое мнение. – Да, еще... Остаются ее камер-фрау и слуги. – И она посмотрела на Вяземского. – Я читал показания камер-фрау,– с готовностью начал Вяземский. – Умственно слабая женщина. К тому же не доказано ее сообщничество с умершей авантюрерой. Кроме того, говорят, бедняжка не получала от нее давно никакого жалованья» – Отдать ей старые вещи покойницы, выдать сто пятьдесят рублей на дорогу. Отвезти немедля в Ригу и отправить в отечество, – сказала императрица. «Ну и ну! Будто завещание чье-то читает...» – сказал себе Голицын. – Всем остальным слугам, – продолжала все так же милостиво Екатерина, – выдать по пятьдесят рублей. И доставить их до границы, предварительно взяв с них обет вечного молчания. Все это оформить в указ, господа. «Хорош будет указ!.. Столько допросов, присяг, предосторожностей -и всех выпустить в Европу... Ничего не могу понять!» – У вас другое мнение, князь? – обратилась к Голицыну Екатерина. – Ваше императорское величество поступили, как всегда, милосердно и мудро. Я думаю, все указанные лица и дети их будут до смерти молить Бога за здоровье Вашего величества. – Ну вот... Что еще? – Она посмотрела на Вяземского. – Прошение графа Алексея Григорьевича Орлова об отставке, – печально ответил Вяземский. – Заготовьте указ Военной коллегии, изъявив ему наше благоволение за столь важные труды и подвиги его в прошедшей войне, коими он благо– угодил нам и прославил отечество-. Мы всемилостивейше снисходим к его просьбе и увольняем его в вечную отставку. И пусть Григорий Александрович Потемкин сам подпишет. Сие будет приятно обоим: они ведь давние друзья. В Петропавловской крепости. В камере Елизаветы – ворох платьев. Платья разбросаны повсюду -на кровати, где недавно она лежала, на полу. |