Онлайн книга «Третья»
|
‒ Пожалуйста, не злись. Прости. Мужчина-доминант – это не тот, кто приказывает тебе что-то сделать против воли, не тот, кто принуждает. Но тот, кто одним своим взглядом заставляет тебя желать сделать что-то самостоятельно. Для него, ради него. А я не знала, что именно бы сейчас помогло. Какие слова, какие действия? ‒ Хочешь, я извинюсь трижды? Тишина. ‒ Хочешь, выполню любую твою просьбу? Даже дурацкую? Я, конечно, имела в виду «дурацкую» на мой взгляд, не его. Я не любила, когда он молчал, когда ощущался отстраненным. Он резал меня краями своего льда. ‒ Хочешь, встану перед тобой на колени? Я бы встала. Мне было бы от этого очень больно, и после я бы отстранилась сама, но то был бы мой выбор. Конечно, жестоко так наказывать, от этого рвутся края души. ‒ Хочешь? Я даже успела опуститься на треть траектории, то есть позволить своим коленям просесть – что ж, в пол, так в пол, ‒ когда мое запястье перехватила его рука. ‒ Нет, ‒ послышалось вслух, ‒ не хочу. Но я согласен на исполнение моей дурацкой просьбы. Озвучу ее позже. Меня затопило облегчение. Он не оказался жестче, чем я боялась обнаружить, он не причинял боль ради боли. А просьба – пусть будет просьба. Стало легче жить, легче дышать. ‒ Не злись на меня больше. Пожалуйста. Эйс смотрел ровно. ‒ Что это было, Лив? – боже, наши с ним игры вокруг моего имени сведут меня в могилу. Он про мои чувства? ‒ Как будто ты сам не знаешь… Ведь все очевидно. ‒ Я хочу это услышать. Это нечестно. И болезненно для того, кто любит и не знает, взаимно ли это. Я молчала так долго, как могла. После обронила одно-единственное слово, опять осталась безо всякой брони: ‒ Ревность. Хотел? Услышал. И отвернулась, ибо глаза в такие моменты выдают больше ‒ они выдают всю правду. Он развернул мое лицо своими ладонями, заставил посмотреть на него. И снова что-то новое появилось в его взгляде, что-то очень глубокое. Как будто ему действительно было нужно это услышать, узнать от меня вслух о моих чувствах. ‒ Не целуй его, ‒ попросил он мягко, но мне почему-то представилось кровавое месиво вместо лица Робина. Хорошо, если его волосы не окажутся залиты мозговой жидкостью. ‒ Я не буду, ‒ прошептала я. ‒ Точно? ‒ Точно. Арнау сможет. Он это сделает. Бог знает, сколько и как глубоко он ощущает внутри касательно меня: в этот самый момент мне отчаянно верилось, что очень много. ‒ И ты не целуй ее, ‒ выдала я честно и раздраженно. – Я, конечно, не такой хороший боец, как ты… Но у меня в арсенале тоже есть когти и каблуки. ‒ Я этого не сделаю. ‒ Точно? ‒ Точно. И он притянул для поцелуя меня. Поцелуй этот передал мне все те ощущения, которые я испытывала при первом нашем контакте в ванной, влил в меня всю мощь стоящего напротив мужчины, опять заставил желать быть покорной. ‒ Боже, я всегда буду хотеть трахнуть тебя, Лав? – выдохнул Эйс исступленно. Я надеялась, что всегда. А еще мне почему-то очень хотелось ответить ему «люблю». Он отпускал мое лицо неохотно. Он хотел меня целовать, и теперь я не понимала, как и почему испытывала сегодня ревность. Зачем? Ведь он всеми волнами проник в меня, а я в него. И еще в того, кто, наверное, уже ждет нас в машине. ‒ Сколько… ‒ Я забывала слова, забывала фразы. – Сколько времени нам нужно еще здесь провести? Арнау взглянул на часы. ‒Двадцать пять минут. ‒ Тогда… идем? Работать так работать. Я обожала того, кто стоял со мной рядом. И видит бог, я ждала его «дурацкой» просьбы. Знала: она меня возмутит, она мне понравится. * * * Мы ждали Гэла у машины: он задерживался. Позвонил, сообщил, что все в порядке, что будет через пару минут. Осталась позади чужая шумная вечеринка; на город пали сумерки. Хорошо, что бриз теплый. Я стояла, опершись на «Барион» спиной; Эйс близко, как часовой. Его ладонь ‒ на крыше машины; близость между нами такая, что у тел смешиваются запахи. Я все гадала, когда он заговорит о «дурацкой» просьбе: сейчас, позже? Его взгляд зеркальный – не разобрать, какие чувства за радужкой, выражение лица загадочное. ‒ Я хочу тебя кое о чем попросить, Лав. ‒ О чем? Значит, сейчас. Металл у машины гладкий, теплый; и вечер такой, какой случался в далекие годы. В те, когда на душе легко, когда жизнь интересная и интригующая, когда каждый поворот ждешь с предвкушением. ‒ О доверии. Доверие. Хрупкая субстанция. Я думала об этом не так давно: о том, что ему, как некрепкому цветку, нужно помогать, поливая, удобряя. Его, доверие, нужно постоянно выбирать, оно не рождается и не закрепляется само. Доверию нужны слова, действия, доказательства, ему нужна очень правильная почва. ‒ С этим… сложно, ‒ не стала обманывать я. – Тем более, когда речь о тотальном доверии тебе. Подчинении, ведь так? ‒ Подчинении, – Эйс усмехнулся. Усмешка вышла мягкой, философской. – У слова «подчинение» есть верная составляющая, да, но все же не очень верный окрас. И потому я бы все же использовал слово «доверие», оно точнее. Он помолчал. Спросил через мгновение: ‒ И что такого присутствует именно «во мне», раз ты акцентировала этот оборот? ‒ Непредсказуемость. ‒ Непредсказуемость – это прекрасно, когда ты веришь и знаешь о том, что все, что я делаю, я делаю для тебя, ради тебя. Ради нас. Мне пришлось втянуть носом воздух – очень правильные слова. Некоторые воистину разыгрывают ими гениальные партии, как Арнау сейчас. Из темноты вынырнул Гэл, приблизился к машине быстрым шагом. Заметил, как по-менторски стоит рядом со мной Эйс, поинтересовался, после того как коснулся губами моей щеки. После того как меня накрыло и его запахом тоже. ‒ Ты опять прессуешь нашу девушку? «Когда я успела так привыкнуть к их запахам? Запахам их обоих?» Риторический вопрос. Просто успела. «Наша девушка» легло на душу, как касание мягкого перышка – легко, приятно. |