Онлайн книга «Тридцать седьмое полнолуние»
– Ну хорошо! – не выдержал Матвей. – Я вел себя как безответственный дурак! Устраивает? – Меня? – удивился Юджин. Матвей сжал губы, чтобы не выругаться. – Ты сегодня другая, – сказал Ник. – Конечно! – согласилась Таня. – Смотри, какое солнце! Каменный Сент-Невей нагревался, и даже в лиловой тени не было зябко. В прозрачном небе виднелся золотой шпиль с ангелом. Пахло тополиными листьями и ветром с Лады. Таня легко ступала в открытых туфельках, чувствуя сквозь подошву теплые булыжники мостовой. Замирало сердце: Ник то и дело касался ее плеча своим, и сейчас их разделяли не плащ и мундир, а лишь тонкая ткань блузки и рубашки. – У тебя глаза светятся, – сказал Ник. – Просто я очень люблю весну. Когда еще не лето, а вот-вот на самом его краешке. Таня была свободна – на целый месяц! Целый месяц ей не нужно думать про старшего лейтенанта Сайгара! А еще ее эскизы похвалил сам Феликс Эдгар, оставил после урока и долго рассматривал альбом. Таня волновалась, что Ник не дождется, но он стоял у ограды, придерживая накинутый на плечо мундир. Улыбался, глядя, как Таня бежит ему навстречу. В последний момент она вспомнила, что девушка должна быть скромной, и замедлила шаг. Пошли, взявшись за руки. Ник сжимал ее пальцы: «Ты здесь? Со мной?» – «Да!» Потом долго целовались у глухой стены, рядом с мостиком, на котором Таня рассказывала про офицера Растьевского полка. Обдавало жаром от затылка до пяток. Тане казалось, что она тает, становится невесомой – и растекается по рекам и каналам Сент-Невея, сама становится водой, ощущает каждый камень набережной, видит все отражающиеся дома, набирает Ладу-силу и распахивается огромным заливом, где ветер, чайки и слепящее солнце. – Съездим как-нибудь на залив? – спросила Таня уже на автобусной остановке. – Конечно. Она вскочила на ступеньки – одна из последних, за ней еще успела втиснуться молодая пара. Таня прижала ладонь к стеклу, глядя, как уплывает лицо Ника. А те двое тоже не ушли с площадки, обнялись, и парень что-то зашептал девушке. Их счастье было похоже на хрустящие вафли со взбитыми сливками, оно пахло корицей и немножко, совсем чуть-чуть, острым перцем. Так интересно, сладкое с перцем… «Что я делаю!» – У Тани пресеклось дыхание. Она сама не поняла как, но откусила кусочек чужого счастья. – С вами все в порядке? – с тревогой спросила женщина, привстала с сиденья и тронула Таню за плечо. – Девушка! – Э, да она побелела вся. – Девушка! Звуки доносились с трудом, Таня непонимающе смотрела на пассажиров. – У меня валидол есть! Кому? – Посадите ее, освободите место. – Не надо! – рванулась Таня. Кругом были люди. Лица, голоса, запахи, чувства. – Выпустите меня! – Она ударилась всем телом о дверь. Слишком много людей. Паника – Таня чувствовала это – расходилась от нее волной. Заплакал ребенок. Выкрикнула что-то скандально кондукторша. Выругался мужчина. Женщина, что трогала за плечо, схватилась за сердце и беззвучно шевельнула губами. Нет! Пожалуйста, нет! Но как успокоиться, когда ужас взрезает, точно скальпелем, от живота до горла? – Остановите автобус! Получается, Сайгар прав? – Пустите! Толчок, люди попадали друг на друга. Крики, плач. Двери раскрылись – и Таня выскочила. Метнулась, не глядя, через дорогу. Взвизгнули тормоза. Бросилась в сквер, не разбирая тропинок, туда, где никого нет. Но зашлась в хриплом лае собака, душит себя ошейником. Бежать!.. Таня стояла на углу. Слева сплошным потоком неслись машины, заворачивая через перекресток на Гостиный мост. От них рябило в глазах. Справа, у подножия крепости, загорали на травке студенты, обложившись конспектами. «Что я делаю, мама?..» Таня ссутулилась, обхватила себя за локти и побрела на мост. «Зачем?..» Вспомнилось, как полгода назад шла здесь с мамой. Тогда казалось: все решила правильно. … – Нужно такое, чтобы и в маленьком городе нашлась работа, – говорила Таня. – Мам, давай пешком через мост, не хочу толкаться. По случаю ветреной погоды на остановке скопилась напряженная толпа, готовая любой ценой протиснуться в теплое автобусное нутро. Таня пригладила волосы: казалось, там, в толпе, потрескивает электричество. – Продует, – сказала мама. – Ты опять без шапки. Таня помотала головой и взяла у мамы авоську. – Пошли. На мосту оказалось не так уж холодно, только ветер уносил слова, и приходилось идти плечом к плечу. Авоська мешала, Таня переложила ее в другую руку. – Не решай сгоряча. Может, окончишь школу? – неуверенно спросила мама. – В институт с восемью классами не возьмут. – Ну какой институт, мам? Где? Заочно? Если меня еще будут пускать на сессии. Да и толку с этого заочного. – Училище разве лучше? – Да. После него я уже смогу работать. По специальности. Значит, зарабатывать. И еще, мама… Если я останусь в школе, то отсрочка два года. В училище – четыре. – Потом все равно придется уезжать. – Да. Но потом. Они были на самой середине Гостиного моста. Ветер трепал Танины волосы, рвал с головы у мамы платок. Небо стремительно голубело – тучи сбивало, точно отару, и угоняло к заливу. Вспыхнули на солнце купола Морского собора. – Я хочу остаться, сколько смогу, – твердо сказала Таня, глядя на город. – Нужно только правильно выбрать. Понимаешь? Чтобы меня точно взяли на работу, даже если поселок на три улицы. – Почему сразу поселок? Поедем к Тасе. Иногда хотелось просто завизжать. Таня перехватила ручки авоськи, они врезались в ладонь. – Нет, мама. Ты никуда не поедешь. Ты останешься с Асей и со своим книгохранилищем. Даже не будем это обсуждать. – Танечка… – Мам! Вот потом выйдешь на пенсию, тогда и посмотрим. Об остальном Таня промолчала: тетка Тася может ее и не принять, да и разрешат ли поселиться в Гусь-Савельевском? – Медицинский? – предложила мама. – Уж сиделкой-то… – Нет. Не смогу. Точно не мое. – Торговый и предлагать не хочу, с твоим-то характером. Таня подавила вздох. Она всегда была уверена, что успеет выбрать профессию. Когда еще окончит школу! Хотелось быть как Ася. Чтобы на кафедре, и коллеги обсуждали не соседку Маню, а малоизвестного художника пятнадцатого века. Студенты бы заглядывали. Робкие и почтительные. Или нахальные – юные гении! Чтобы спуститься в запасники, посмотреть на портрет и увидеть не просто лицо, а человека. Знать, как он жил, чем жил. |