Онлайн книга «Тридцать седьмое полнолуние»
Математик писал долго, заполняя страницу убористым почерком. Поднял голову, сверкнул на Ника очками. – После уроков – к завучу! Вот черт… Ударил звонок и сразу же потонул в выплеснувшемся в коридор шуме. – Можете идти, – разрешил Циркуль. В рекреации гулко звучали голоса, покачивались от сквозняка шторы и флаги – гимназический и Федерации. Портреты членов сената отбрасывали на стены солнечные блики. Ник свернул под лестницу, в старый туалет. Окна тут были открыты, но все равно пахло дымом – вперемешку с оттаявшей землей и набухающими почками. Солнечный луч косо перереза́л пол и ломался о кафельную стену. На подоконнике устроились Гвоздь с Карасем. Гвоздь курил нахально, не скрываясь. Карась прятал бычок в кулаке. Ник расстегнул мундир и наклонился к раковине. Поймал губами струю воды, холодную, с железистым привкусом. Боль потихоньку отпускала. – Эй, Немой! – махнул Гвоздь. Ник подошел и пихнул в бок Карася, чтобы подвинулся. Тоже уселся на подоконник. За решеткой, руку протяни – достанешь, высилась кирпичная стена. По краю ее торчали медные пики в разводах патины. Из-за стены глухо доносился уличный шум. – Че, на волю охота? – подмигнул Гвоздь. Ник потрогал кирпич. Нагрелся на солнце. …Теплый камень с оглаженными прибоем боками, липкие от арбузного сока пальцы… Вот что это? Когда? Гвоздь выкинул окурок в щель за окном. – А ты, Немой, к весне борзеть стал. – Голос его звучал равнодушно, но выдали глаза – блеснули злым любопытством. – Ну и? Тебе не пофиг ли, Гвоздик? – Пока не лезешь на мою территорию – однописсуарственно. Так что хамей, но не зарывайся. Понял? – Вполне. – Вот и умница. А теперь колись, на хрена концерт? Это ж не ты сделал. – Почему? Сам говоришь, оборзел. – Не в твоем стиле. Ник приподнял брови, демонстрируя удивление. – Охота за другого к Упырю идти? – не отставал Гвоздь. – Почему за другого? У меня был выбор. Мог промолчать. – Выбор. – Гвоздь сплюнул за окно. – Был бы у меня выбор, я бы Упыря… Он выругался. – Боюсь, с физиологической точки зрения это невозможно, – заметил Ник. – Хотя… Ut desint vires, tamen est laudanda valuntas. – Чего? – удивился Карась. – Пусть не хватает сил, но желание все же похвально. Гвоздь хмыкнул. – А не хочешь узнать, кто стрельнул? – предложил он. – Морду начистишь, все утешение. – Не думаю, что это мне поможет. Карась спрыгнул с подоконника, повел острым носиком. – А слыхали, чего говорят? – спросил он. – Когда Упырь был маленьким вонючим Упыренком, к нему Псы приходили. Печать поставили. А л-рей снял. – Больше слушай! Кто б его потом в гимназию пустил! – По закону все освобожденные от проклятия… – начал Ник. Гвоздь закашлял-заперхал. – Ну ты даешь, Немой! У кого тот закон! – Вот именно. Помолчали. Ник снова потрогал стену, но больше ничего не вспоминалось. – Ладно, я пошел. – Удачи, – пожелал в спину Гвоздь. Коридоры опустели, и только из малышовой рекреации доносились голоса – там начиналась продленка. В окно было видно, как отчаливают со стоянок автомобили, унося в прохладных, кондиционированных салонах «деток». Перед дверью Ник задержался. В отполированной табличке отразилось его лицо с сердито закушенной губой. Это же смешно – бояться завуча! Но он боится. Одернул мундир, провел ладонью по медным пуговицам. – Разрешите, господин Церевский? В кабинете полумрак – шторы задернуты. Но Упырю хватило одного взгляда, чтобы засечь мундир дешевого сукна и приютскую нашивку на плече. – Фамилия! – прозвучало резко, как хлыстом щелкнул. – Зареченский. Восьмая параллель. Класс «бэ». Завуч выдернул из стопки тетрадей ту, в которой писал Циркуль. Зашелестели страницы. Громко тикали часы на стене, поблескивали стрелки. У Ника зачесалась шея, натертая жестким воротником, но он не шелохнулся. Упырь может сделать запись в личном деле, а его обязательно просматривают на комиссии. Накапать директору приюта. Заставить отсиживать в пустом классе после уроков каждый день, неделю или больше. Вытащить на общее собрание и отчитывать, пока стоишь навытяжку под насмешливыми взглядами «деток». – Ну что же, Зареченский. Рассказывать, какой ты идиот, я не буду, ты сам это понимаешь. Напоминать, как легко потерять «королевскую квоту», тоже нет необходимости, не так ли? – Упырь улыбнулся, и Нику показалось вдруг, что ерунда, которую нес Карась, совсем не ерунда. Была печать! – Можешь идти. Два часа карцера. Откуда-то же Упырь знает, какое наказание страшнее всего. Когда Ник спустился на первый этаж, в гимназии уже стало тихо – все разошлись, а малышей загнали в классы. Охранник скучал за столом, глядя сквозь стеклянную дверь на залитый солнцем двор. На миг Ник остро позавидовал ему. В подвале было прохладно и светло, под потолком, через три шага на четвертый, горели лампы. Служитель по прозвищу Карп отпер дверь и кивнул: – Заходи. Ник перешагнул порог. В маленькой каморке стоял обычный стул из класса. Это просто – пробыть здесь два часа. Многие предпочтут такое наказание любому другому. Карп дождался, когда Ник сел, и закрыл дверь. Стало темно. Ник вцепился в край стула. Спокойно! Вдох, выдох. Боль в закушенной губе. Медленно запрокинул голову. Там, за невидимым потолком, класс – с огромными окнами, очень светлый. А тут, совсем рядом, за дверью, горят лампы. В конце коридора бытовка, в которой у Карпа припрятан чайник. Служитель прихлебывает из стакана и клацает вставной челюстью. Посматривает на часы. Он выпустит Ника минута в минуту. Но как же хочется затаиться и перестать дышать! Чтобы не услышали, не почуяли… – Это прошло, – произнес Ник. – Этого сейчас нет. Запах мокрой шерсти и гнилой картошки только чудится. Тем более здесь не может пахнуть кровью. Текут секунды. Раз, два, три… Складываются в минуты. Их должно быть сто двадцать. А секунд – семь тысяч двести. Можно вытерпеть. Их можно просто сосчитать. …двести тридцать четыре, двести тридцать пять… |