Онлайн книга «Тридцать седьмое полнолуние»
– Дословно, что сказал Алейстернов. – Камера хранения на Северном вокзале. Номер… – Денис поморщился, сглатывая скопившуюся во рту кровь. – День рождения Зареченского, месяц и число. А код ему Алейстернов раньше на папке написал. – Какой папке? – Не знаю. Он сказал: код на папке, взять вторую букву и четыре последние цифры. Тишина. Денис осторожно повернул голову. – Алейстернов передавал что-нибудь еще? Зуб слева качался, Денис тронул его языком. – Нет. – Ты уверен? Дубинка обрушилась раньше, чем успел ответить. Удары – один за другим. От боли какое-то время не слышал, потом разобрал: – Что еще говорил Алейстернов? – Ничего! Это правда! Из-под сомкнутых век текли слезы. Щипало разбитые губы. – А что сказал Зареченский? – Что свалял дурака. Не нужно было никуда ездить. – Хорошо. Заканчивайте. Подошел еще один. Дернули веревки, развязывая узлы. Денис привстал, но его тычком свалили на пол. Били ногами, умело, сосредоточенно. От боли не получалось даже кричать, из горла рвался полухрип-полумычание. – Руки не забудьте, – приплыл издалека голос. Стиснули правую в запястье и хлестнули об камень, разбивая костяшки. – Хватит. Дениса приподняли за плечи. Он моргал, перед глазами плыли алые пятна, сплетаясь раскаленными протуберанцами. – Ярову ничего не рассказывать, – донеслось глухо. В голове гудело и бухало. – Вообще не стоит с ним общаться. – А если он со мной захочет? – прокашлял Денис. Дышать получалось с трудом. – Не беспокойся. У него не будет такой возможности. В лицо ткнулось горлышко бутылки. Обожгло губы. Денис забился, пытаясь отвернуться. Придавили руки коленями, вздернули голову. – Хавай, не переводи продукт. Пальцы нажали на щеки, заставляя открыть рот. – Пей, приютская крыса, когда еще на халяву нажрешься. Денис захлебывался, но в него продолжали вливать водку. – Готово. Отпустили. Кулем повалился на пол и закашлялся, выхаркивая водку вперемешку с кровью. – Эй, он так все вернет! – Ничего, ему хватит. Потом снова везли в машине. Дениса начало тошнить, и его пинком перевернули на бок, чтобы не захлебнулся. Кто-то ругался. Прохладный воздух привел в чувство. Пахло мокрой землей, спиртом и блевотиной. Денис разлепил глаза. Было темно. Кожу на лице стягивало от засохшей крови. В нескольких сантиметрах от щеки поднимался гладко обтесанный камень. А потом начала орать Капа. …Денис провел языком по губам, шершавым от ссадин. Очень хотелось пить. Дверь открылась. Хмурый дядя Лещ уселся на соседнюю, пустую, кровать и буркнул вопросительно: – Ну? Панцирная сетка под ним противно скрипела, и Денис поморщился. Звуки отдавались в голове многократно – точно горошины перекатывались в пустой кастрюле. – Рассказывай. Денис молчал. – Ты понимаешь, дубина, что достукался? Запрос на тебя отправили. С «квоты» снимать. В гимназии даже экзамены сдать не дадут, получишь аттестат в «шестнадцатой». – Прям! Пока комиссию соберут… Дядя Лещ потер небритую после дежурства щеку. – Я тоже так думал. Сам знаешь, сколько у нас документы по инстанциям ходят. Но уже звонили. Оттуда. Денис попытался сесть, но закашлялся и повалился на подушку. – Когда? Звонили. – В том-то и дело, что еще утром. Я подробностей не знаю, директор за закрытой дверью говорил. Нинель сколько могла, столько подслушала. Настоятельно рекомендуют, чтобы Глеймиров не появлялся в Невейской гимназии с сегодняшнего числа. Вот так. Денис кусал губы. Из ссадины проступила сукровица, потом начала сочиться кровь. – Ты подрался с кем-то из одноклассников, – утвердительно сказал дядя Лещ. – Что я, кретин, с «детками» связываться? – Не знаю. Почему тогда в Совете по образованию всполошились? – У них и спрашивайте. А на меня придурки в сквере напали. Деньги трясли. – А перед этим ты с ними посидел за компанию. – Не пил я! – Денис, от тебя разило как… – Они бутылку нечаянно расколошматили. И меня мордой в лужу. Типа я виноват. Дядя Лещ снова поскреб щеку. – Хорошая версия. Но ты был пьян. У Дениса задергались губы, и он отвернулся. Вот суки! Войдя, Ник услышал бормотание телевизора. Дед позвал из библиотеки: – Микаэль, ты? Поди сюда. Голос у него звучал напряженно, и сердце екнуло: вдруг Георг понял, что вскрывали кабинет? В библиотеке было сумрачно, и отсветы телевизора плясали на лице деда, делая его суше и строже. – Сядь, посмотрим, интересный сюжет. Правда, уже заканчивается. Ник опустился на облучок кресла. На экране женщина в черном платке комкала воротничок платья. – …в ноги падала, все без толку. У меня ж никого больше, папку нашего четыре года назад схоронили. А он сквозь меня посмотрел и пошел. – Вы знаете, какое проклятие было у вашего сына? – спросил за кадром журналист, и женщина недоуменно вскинула плечи. – Да откуда ж? Знаю, что в эту… резерву… – Резервацию. – Ну да, туда должны были отправить. А уж за что, кто мне скажет? – Вы пытались после этого встретиться с л-реем? – Конечно. Пусть бы он матери в глаза посмотрел. – Получилось? – Куда там! Я в Нагибин приехала, говорили, он там. Возле крыльца дождалась. Вышел старик, следом этот. Я подошла, а он меня рукой отводит и в машину. Даже слова сказать не дал. Кричу: «Подождите!» Только пыль из-под колес. Я уж снова за ним хотела, да отсоветовали. Псы недалеко, не ровен час, что подумают. Экран заняла фотография парня. Уголок ее перечеркивала траурная лента. – Валевский Ян был найден повесившимся за несколько часов до отправки в резервацию. Рядом с телом лежала записка: «Так жить я не хочу». Нам удалось догнать л-рея и взять у него интервью. Фотография сменилась картинкой, очень яркой после черно-белого фото. Голубое небо, проселочная дорога, по обе стороны зеленая трава, не успевшая выгореть на солнце. Березовый лесок, прозрачный и звонкий. У обочины запыленная машина. Рядом с ней Матвей Дёмин. Он положил руки на пояс джинсов и скучающе смотрел в объектив. |