Онлайн книга «Принц Модильяни»
|
Между нами возникла странная форма стабильности: мы идем параллельными курсами, на одинаковом расстоянии, наблюдая друг за другом, чтобы иногда, когда настает момент для нашей встречи, сойти с этого курса и пересечь наши траектории. Обычно в такие моменты мы оба готовы заняться любовью. Наше эротическое влечение – бурно, это алхимическая формула, мощная, но прерывающаяся. Мы только что занимались любовью и теперь потягиваем вино в постели. – В общем, я поняла, ты все еще наслаждаешься своим несчастьем, – говорит Кики своим обычным, шутливым и провокационным, тоном. – Как бы мне хотелось нечаянно подслушать ваш разговор с поэтессой! Знаешь, я его себе представляю. Утонченный разговор настоящих аристократов. Русская поэтесса и итальянский принц. Кики начинает разыгрывать роль, воссоздавая наше с Анной прощание, о котором я ей только что рассказал. Она пытается воспроизвести карикатурный русский акцент, которого у Анны нет: – Я буду писать ты и всегда буду помнить ты в моих стихах. Ты забыть меня. Возможно, это ты забыть меня. Прощай. Я вернуться, клянусь, а ты ждать меня, если захочешь. Она смеется, отпивает вина и продолжает: – Расстаться так изысканно, не используя силу фразы «иди к черту», – вот что означает хорошее воспитание. – Иди к черту, Кики. – Сказать это мне – не то же самое. Я не русская поэтесса. – Кики, ты лучше любой поэтессы. Потому что ты меня смешишь. – О тебе я не могу сказать того же. Если я на тебя посмотрю, мне совсем не смешно. У тебя похоронный вид. Вчера, когда я тебя увидела, ты был грязным, как шахтер. Могу я узнать, что ты затеял? – Угадай. – Подрался с кем-то? – Нет. Я всю ночь ваял… – Боже мой, нет… опять? – Мне нужен был мрамор, но я не мог его ни купить, ни перевезти…Я нашел прекрасный камень на строительной площадке и всю ночь вырезал лицо женщины. – Анны Ахматовой? – Но когда утром пришли рабочие, они взяли мою скульптуру, поместили в яму и засыпали землей. Она им была нужна для фундамента. Я упрашивал их подарить мне ее, но все бесполезно. Они лишь смеялись. – Боже мой, человечество потеряло великое произведение искусства! Знаешь, для рабочих камень – это просто камень, а искусство – изобретение пресыщенных богатеев, чтобы сбежать от тяжестей жизни. – Проблема в том, что ко мне это правило не относится, я не пресыщенный богатей, я… Я прерываюсь, она смотрит на меня и взглядом побуждает продолжать. – Ты? Кто ты? Скажи. – Не знаю. – Амедео, конечно, знаешь. – Я не хочу это говорить. – Давай я скажу? Неудачник? Она смеется. – Когда ты перестанешь жаловаться? Твоя творческая обособленность зависит только от тебя. И ты это знаешь. Кики замечает, что мой бокал пуст, и наливает мне еще вина. – Напиши что-то в стиле кубизма, наполни себе желудок. В качестве ответа я залпом выпиваю вино. – Моди, ты должен что-то сделать, изменить. – Что? – Все. Меняй, меняй, меняй. Я не могу тебя видеть таким грустным. Куда делся принц из… как называется твой город? – Ливорно. – Куда делся принц из Ливорно? – Он никогда не существовал. – Ты должен перестать думать о камнях. Я улыбаюсь и глажу ее по волосам. – Скульптуры – это камни, большие, но все же камни. Они тяжелые и холодные. Твои картины, напротив, могут быть теплыми; или печальными – но они все равно наполнены жизнью. Как твои дела с Шероном? – Кики, Шерон зарабатывает на ставках. Он ставит деньги на лошадиные скачки и азартные игры. Это все законно, но скажи мне: какое это имеет отношение к искусству? Кики не знает, что ответить. – Бранкузи организовал нам встречу, и знаешь, где мне ее назначил Шерон? На ипподроме. Понимаешь? Одна лошадь была особенно важна для него, он не мог пропустить ее тренировку. Лошадь была очень быстрой, и Шерон предложил мне сделать ставку на время, за которое она проскачет полный круг. Я принял предложение, чтобы не показаться невежливым. Пока лошадь скакала, Шерон объяснил мне, что живопись для него – лишь форма инвестиций: он покупает картину, и через некоторое время ее стоимость увеличивается. Это просто ставка, как на лошадей, – вот и все. Искусство ему не интересно. – Он платит тебе? – Двадцать франков и бутылку вина за картину. – За картину? А скульптуры не берет? – Нет. Поль Александр тоже хочет, чтобы я писал. – Поль Александр желает тебе добра и знает, что для тебя лучше. Они хотят картины? Так пиши, Моди. Ты не предназначен для скульптуры. – Анна говорила то же самое. – Анна Ахматова, великая поэтесса великой матушки России? Она опять говорит с карикатурным русским акцентом: – Ты слушать великую поэтессу, но и подругу твою Кики тоже, которая говорит то же самое. Все говорят одно и то же. А ты упрям как осел. Я от души смеюсь и осознаю, что сегодня, благодаря Кики, я впервые за долгое время могу веселиться. – Пиши! Когда у тебя будут деньги в кармане, ты будешь чувствовать себя великим художником. Я показываю Кики на пустой бокал, она тут же его наполняет – и продолжает разыгрывать роль, обнаженная и полупьяная: – Дамы и господа, посмотрите, как изменился Модильяни за короткое время: от принца до падали. Он отказался от мамочкиных денег, чтобы лучше понять, что такое богемная жизнь. Вдруг она внезапно становится серьезной. – Но бедность не поможет тебе обрести искусство. Я не должна была рассказывать тебе весь этот вздор о представителях богемы. – Ты права, Кики, давай забудем этот вздор, пойдем поужинаем, я угощаю… Она прерывает меня твердым голосом: – Нет. Ты не можешь, у тебя нет денег. Почему ты всегда всех хочешь угостить? Сейчас уже не те времена. Никто не понимает этой щедрости, и, самое главное, никто тебя больше не кормит в долг. Давай поужинаем дома, я приготовлю. Ее строгий тон печалит меня. – Ты все время общаешься не с теми людьми: Утрилло, Сутиным… Тебе нравятся безнадежные. – Нет. Ты ошибаешься. Это я нравлюсь им, потому что на моем фоне они выглядят не такими безнадежными. Внезапно у меня начинается сильный кашель, который вынуждает меня подняться с кровати. Я кашляю и передвигаюсь по комнате в поисках опоры. |