Онлайн книга «Принц Модильяни»
|
Кики смеется и не воспринимает меня всерьез. – Дорогой мой, художники используют кисть. Ты слишком хорошо выглядишь, чтобы использовать молоток и резец. Покажи мне свои руки. Она подходит ко мне и берет мои ладони в свои. Смотрит на них со всех сторон, гладит и кладет их себе на лицо. Я чувствую ее нежную кожу, еще прохладную после ночной прогулки. – Я так и знала. Эти руки никогда не работали, ни одной мозоли. Какой же ты скульптор… Ты аристократ. Она снова гладит и чувственно прикладывает их к щекам. – Мягкие… красивые… Еще и надушенные. От столь близкого контакта у меня внутри разливается тепло, от живота к груди. Я чувствую себя вправе обнять ее и хочу поцеловать – но она, догадываясь о моих намерениях, смеется и отдаляется. Я иду за ней. Она играет со мной – возбуждает меня и сбегает. – Если ты уже некоторое время живешь в Париже, должно быть, ты познакомился с художниками? – Ты же видела меня сегодня. Я был с друзьями. – Да, я видела. Ты друг Утрилло, бедного пьяницы с комплексом, что его мать более талантливая художница, чем он сам. Да еще она и гулящая. Я снова приближаюсь, она убегает, продолжая говорить: – Она была любимой натурщицей Лотрека. Говорят, что она не гнушалась ухаживаний этого карлика. – Он правда был таким уродливым? – Я слишком молода. Кто его видел, описывают его как человека, похожего на банку. Представлять свою мать совокупляющейся с Лотреком… Несомненно, это очень терзает Мориса. Кики ведет себя так, будто играет на публику. Она шлюха – но остроумная, и ее забавляет возможность демонстрировать свой уровень осведомленности о художественной среде. Я защищаю своего друга: – У Мориса очень тонкая душа, и он очень страдает. – Да, особенно если его мать приводит в свою постель его друзей. – Кики, я не понимаю. Ты строишь из себя моралистку? – Когда строишь из себя моралистку, сплетни приобретают особую остроту. На самом деле меня утешает, что я не единственная в округе гулящая женщина. – Мы с Морисом очень подружились. – Это не сложно. Если ты оплатишь ему выпивку, он будет клясться в вечной дружбе. Он самый большой любитель выпить во всем Париже. В молодости синьора Валадон не очень им занималась, а он уже тогда страдал эпилепсией. Она поила его водкой, чтобы побороть судороги. И теперь бедняга не может обходиться без алкоголя. Я пытаюсь прервать поток сплетен о Морисе и меняю тему: – Ах да. Еще я познакомился с Пикассо. Услышав о Пикассо, Кики выпрямляется, принимает позу танцовщицы фламенко и вздыхает. – Ах, Пабло, ¡que hombre! [25] Но он очень скупой. По крайней мере, со мной. С недавних пор он начал делать эти странные вещи, ты слышал об этом? – О чем именно? – Кажется, они это называют «кубизмом», вроде бы так говорят. Я это не понимаю и не хочу понимать. Она перестает изображать танцовщицу фламенко и опирается на стол; ее лицо выражает разочарование – очевидно, она не любит Пикассо. – Они хотят переосмыслить реальность. Они изображают людей сверху, снизу, большими, маленькими, – но все это вместе. На самом деле они не знают, что им делать с натурщицами. Чтобы рисовать такое уродство, натурщицы не нужны. – Ты сказала – кубизм? – Возможно, тебе тоже следует этим заняться, потому что это хорошо продается. Пикассо богат. – Я не отношу себя к каким-либо течениям, я просто Модильяни. – Значит, ты модильянист? – «Модильянист»… Мне нравится! – И со своим «модильянизмом» ты можешь себе позволить купить сыр, хлеб, копченую селедку и кусок мяса хотя бы раз в неделю? – А ты? Можешь себе все это купить? – Я – Кики с Монпарнаса. Мне нужно только немного лука, кусок хлеба и бутылку красного вина, и всегда находится тот, кто мне это предложит. Знаешь, у меня никогда не было своей комнаты. Но я никогда еще не спала на улице. Теперь смеюсь я. Она может превратить отсутствие стыда в достоинство. – Я тебя смешу? – Очень. И это так хорошо… – Почему? Ты никогда не смеешься? – Редко. – Тем хуже для тебя. – Кики, ты удивительная. Но скажи, что за имя такое – Кики? – Я не помню, кто меня так назвал. Мое настоящее имя – Алиса Эрнестина Прен. Но оно у меня вызывает отвращение, и теперь для всех я – Кики, королева Монпарнаса. Если мне нравится мужчина и он способен развеселить меня, накормить, напоить – то я счастлива. Что в этом плохого? Нужно же как-то жить. – А это правда, что ты не носишь трусики? Она подходит ко мне, улыбается и сразу же отступает назад, оглядываясь по сторонам. – Вы, мужчины, такие предсказуемые… Вы все ведете себя одинаково. – Я кажусь тебе похожим на тех двоих, которые тебя лапали? – Ты просто более воспитан, но в конечном счете – ты хочешь того же самого. Я работала в казарме. Знаешь, скольких мужчин я видела? – И что ты делала в казарме? – Наводила порядок, убиралась, ставила новые подметки на солдатские ботинки… – Тяжелая работа. – Мы с матерью жили в нищете. У меня не было туфель, поэтому я тоже носила тяжелые ботинки. Я подхожу к ней и смотрю на ее ступни. – Зато сейчас на тебе изящные туфли на каблуках. Она снова ускользает от меня. – Потом я работала в хлебопекарне с рассвета до заката. Рабочие распускали руки, хотя я была еще ребенком. Они вели себя непристойно. – А как ты защищалась? – Я решила брать деньги за возможность на меня посмотреть. Я усвоила, что интерес мужчин приносит выгоду, и мне это нравилось. – Ах, тебе нравилось? – Так я решила стать более красивой и ухоженной. Я начала красить глаза, красить губы красной помадой, расстегивать верхние пуговицы… Я поняла, что для меня есть идеальная работа: быть натурщицей. – Прекрасный выбор. Она лукаво смотрит на меня. – Еще я работала в типографии, сшивала страницы подпольного издания «Камасутры». Ты знаешь, что такое «Камасутра»? Я чувствую, что моя национальная гордость уязвлена. – Я итальянец! Я не нуждаюсь в этих вещах. – Работать натурщицей для художников не особенно сложно. Все, что требуется, – находиться неподвижно в заданной позе; если у меня жажда, мне дают попить, если я голодна, меня кормят. Понимаешь? Конечно, художники потом претендуют на что-то большее, и если я хочу, чтобы меня снова позвали, то должна кое-что сделать… |