Онлайн книга «Принц Модильяни»
|
– Почему ты молчишь? – Э-э-э… я наблюдаю. – Как тебя зовут? – Амедео. – Что это за имя такое – Амедео? – Итальянское. – Ты итальянец? – Да, из Ливорно. Амедео Модильяни. – Я думал, что испанец. В Париже много иностранцев. Сюда приезжают со всего света. Я уже путаюсь… Все говорят по-французски с разными акцентами, которых я не понимаю. Сам я – из Румынии. – Интересно. – Интересно? Вовсе нет. Я жил в отвратительном месте. – Мне жаль… Как тебя зовут? – Константин. Константин Бранкузи. – Похоже на известное имя. – Знаешь, по-моему, ты не очень разбираешься в людях. – Почему? – Известное имя? Мне смешно. Я из крестьянской семьи, не учился в школе, а в семь лет уже работал пастухом в Карпатах. В горах, слышал про такие? Такой холод, что задница мерзнет. Каждый день рискуешь подхватить воспаление легких. В горах у тебя всего два варианта: или умрешь, или заскучаешь. – Я делаю вывод, что ты не умер. – Чтобы не сойти с ума, я начал резать по дереву. У нас в Румынии это народное творчество. Хороший способ не сдохнуть со скуки, когда ты в горах на пастбище, один среди скота. А потом я сбежал. Теперь Константин берет тонкий напильник и начинает обрабатывать бороздки, оставленные им в камне. – Я нанимался красильщиком, бакалейщиком, посыльным – а в свободное время продолжал работать с деревом. Я даже сделал скрипку, и один щедрый промышленник предложил мне обучение в школе искусств в Крайове. Но неграмотных не принимали, поэтому я научился писать и читать. – Как здорово! – Здорово? Для меня это было адски тяжело. После окончания школы я работал столяром, потом служил в армии… – У меня в Ливорно есть друг, который шел похожим путем: много работал и терпел лишения, чтобы учиться рисовать. – А где теперь твой друг? – Он остался в Ливорно. – А ты почему приехал сюда? – По той же причине, что и ты. Чтобы стать скульптором. – У тебя руки рисовальщика. Я тут же прячу руки в карманы. – С чего ты взял? – Я знаю в этом толк. Твои руки без мозолей, без ран и не запачканы краской. Соответственно, ты не скульптор и не художник, остается только одно: рисовальщик. – Сейчас я делаю наброски, которые потом могут воплотиться в статую… или в картину. А ты не делаешь эскизы? – Зависит от вдохновения. Иногда да, иногда нет. Если мне нужно, то делаю. – Ты работаешь только с камнем? – Еще с деревом и металлом. Делаю слепок и потом отправляю его на отливку. Я занимаюсь всем понемногу. Ты знаешь Родена? – Конечно. – Он был моим учителем. Потом я от него отдалился. Я оглядываюсь и вижу, что дверь и окна его мастерской открыты. Свет тусклый, но я различаю некоторые скульптуры. Константин улыбается и тушит сигарету ботинком. – Хочешь посмотреть? – А можно? – Конечно. – Я зайду? – Иди. Константин продолжает шлифовать свою скульптуру; я приближаюсь к входной двери, но все еще сомневаюсь. Он это замечает. – Я же тебе сказал: иди. Я захожу – и вижу много его работ, все разной величины. Прежде всего в глаза бросается белый отполированный камень размером с речной валун. Я подхожу ближе, рассматриваю его и вижу, что на нем вырезано нежное лицо молодой девушки с закрытыми глазами. Голова, прислоненная к плоскости, дает ощущение глубокого сна: как будто девушка лежит на боку. Это всего лишь голова – но она позволяет зрителю представить тело полностью. Потом я вижу ту же скульптуру, выполненную в матовой и отполированной бронзе. Очевидно, Бранкузи имеет привычку создать объект и воспроизвести его в различных материалах. Есть тут и другие, очень лаконичные скульптуры, с едва намеченными формами или созданные с полным отсутствием реализма. Во всем присутствует необыкновенное изящество, абсолютный чистый стиль. Фаллические объекты в камне и металле, алтари из дерева и камня, перо из полированной бронзы… Фрагменты скульптур, лишь проступающие в глыбах мрамора, – в незавершенном стиле, который очень меня привлекает. Головы мужчин и женщин. Стилизованные фаллосы, похожие на тюленей, небольшие обелиски, древние и символические божества, объекты в стиле африканского и первобытного искусства… В его работах заключено все искусство и все формы, которые меня завораживают и впечатляют. Как такое возможно, что наше видение так совпадает? Мои идеи, еще беспорядочные и неразгаданные, материализовались в работах другого человека, диаметрально мне противоположного. Мы с Бранкузи очень разные: социальный класс, культурный опыт, происхождение, возраст, язык… Тем не менее он смог реализовать то, о чем мне затруднительно даже думать. Это означает, что в искусстве все имеет относительную важность. Учеба, культура, знания, деньги, семья, страна происхождения – ничего из этого не имеет ценности, если нет видения. Возможно, существует некая коллективная память, которая позволяет нам представлять и создавать похожие вещи и думать одинаково? – Ну что? Я оборачиваюсь; Бранкузи зашел в дом и прикуривает еще одну сигарету. – В этом есть первостепенная сущность. – «Первостепенная сущность»?.. – Он смеется. – Ты всегда так говоришь? – Как так? – Пафосными словами. – То, что ты делаешь, – просто прекрасно; тут необходимы такие слова. – Слова – это теория, а теории не имеют значения. Важны только действия. Например, сейчас я голоден, мы бы могли поговорить о еде, но так мой голод не пройдет. Многие лишь говорят, но необходимо, чтобы кто-то умел готовить. Мне тут принесли спагетти, и я уверен, что ты их умеешь готовить лучше, чем я. – Что у тебя есть на кухне? – Помидоры, оливковое масло и что-то еще. …Я обжарил чеснок, затем добавил помидоры. Вокруг уже собралось много людей, привлеченных запахом соуса, который я готовлю. Жильцы «Дельты» спускаются вниз и задают один и тот же вопрос: «Что это за аромат? Что вы тут готовите?» В этом – сила Италии. – Видишь, Амедео, я именно это и хотел сказать. Запах еды действует на голодных людей. Чем более они голодны, тем больше действует. Что ты делаешь? Очень простую вещь. Ты всех провоцируешь запахом – и голод активируется. В искусстве – то же самое. Людям нужна простота, понимание фактов и чувств. Я слушаю его, сливая пасту и перемешивая ее с соусом. |