Онлайн книга «Принц Модильяни»
|
– С кем ты общаешься из итальянцев? – Со всеми. С Боччони, Баллой, Карра… – А с Гильей? – А это кто? – Оскар Гилья. – Оскар Гилья? – В Италии он сейчас самый интересный художник. Ты его не знаешь? – Правда? Я не знаю, кто он такой. – Видишь? Выходит, не со всеми общаешься. – Кто этот Гилья? Как я могу его найти? – Он из Ливорно, как и я. Мануэль с ним знаком. – Дай мне его адрес. – Хорошо, дам. Джино разочарован. – Я не понимаю твою враждебность. – Я не враждебен. Просто я не верю в абсолютные провозглашения, и ты это знаешь. – Но как я могу себя называть? – Джино, ты это у меня спрашиваешь? Я не знаю, это ты скажи мне. – Попробуй. – Кубист? – Кубист-футурист. – Великолепно. Кубист, футурист, ерундист… – Ты всегда шутишь. – А что, я должен воспринимать тебя всерьез? – Очень даже всерьез. – Тогда я на полном серьезе тебе скажу, что я не кубист, не футурист и не фовист. Я никто. Я – Модильяни. – Да, ты все время это повторяешь. – А скажи-ка, нет ли каких-либо преимуществ в принадлежности к этим течениям? – Амедео, прошу тебя… – Пойми, организованная группа людей всегда пытается извлечь выгоду. – Что ты хочешь сказать? – Что группа влияет на критиков, продавцов картин, общественное мнение, создает престиж, помогает зарабатывать деньги… В общем, возможно, что ваш футуризм необходим всего лишь для оказания давления. – Амедео, ты просто ненормальный. Чего ты хочешь добиться своей критикой? Быть всегда одиноким? – Джино, я и так одинокий… Не то чтобы я хочу им быть… Я такой есть. Это разные вещи. Приступ
– Друзья, мы двигаемся так же быстро, как прогресс, наука, индустрия и техника. Человечество переживает глубокие изменения, и мы уверены в лучезарном великолепии будущего. В Италии мы активно пропагандируем и разъясняем наши идеи, и первый вариант манифеста футуризма уже опубликован в газетах Неаполя, Болоньи и Мантуи. Мы намерены основать футуристическое движение непосредственно в Париже. Для этого мы должны подготовить почву. Но мы должны действовать быстро. Быстро. Я узнал, что этот Маринетти так маниакально любит скорость, что вылетел с дороги на своей машине в окрестностях Милана. Его вытащили из канавы вместе с его «Изоттой Фраскини» [29]. Не очень-то хорошая реклама его движения. Тем не менее он приятный, и я слушаю его с удовольствием; во многом еще и потому, что в кафе, где организовано собрание, угощают вином в неограниченном количестве и пирожными. Я слушаю его и пью вино. – Мы будем воспевать огромные толпы, возбужденные работой, удовольствием и бунтом; мы будем воспевать революции; мы будем воспевать дрожь и ночной жар арсеналов, верфей и железнодорожных вокзалов… То, что я слышу, не вызывает у меня никаких эмоций. Возможно, это оттого, что благодаря вину я чувствую себя очень расслабленным – и совершенно не хочу оказаться среди шумных станков. Этот Маринетти – человек хитрый, полный жизни и энтузиазма, но он не говорит ничего такого, что могло бы меня возбудить. Я смотрю по сторонам. У всех довольно скучающие лица, кроме Северини, Боччони и Баллы. Мануэль слушает рассеянно, он погружен в себя. Макс Жакоб, как я уже понял, все время равняется на позицию Пикассо, питая к нему безграничное благоговение, – Пикассо же слушает Маринетти с немного мрачной улыбкой. – Искусство нуждается в колебании и синтетическом представлении движения. Мы хотим позаимствовать принципы наших друзей-кубистов и не игнорируем декомпозицию формы. Маринетти бросает на Пикассо понимающий взгляд – и я не могу не заметить его легкую зависимость, практически потребность быть признанным и одобренным Пабло, который делает вид, что не замечает этот призыв. – Однако мы хотим пойти дальше и показать предмет в быстром и агрессивном движении. Никакое произведение, лишенное агрессивного характера, не может быть шедевром. Я уже выпил несколько бокалов вина и наливаю себе очередной. Его слова наводят на меня скуку, веки Пабло тоже опускаются. Неправильно априори, не вникнув, отклонять идеи других, но в случае с футуризмом я точно чувствую себя посторонним. Однако вино меня успокаивает. – Восхищаться в наши дни античной картиной – это значит поместить нашу восприимчивость в погребальную урну вместо того, чтобы проецировать ее в будущее. Великолепие мира обогатилось новой красотой – красотой скорости. Но если этот Маринетти так любит скорость и динамичность, почему я тогда все больше хочу спать от его слов? – Мы намерены воспеть агрессивное действие, лихорадочную бессонницу. Бессонницу? – Бег гонщика, смертельный прыжок, удар кулаком и пощечину. В этот момент я ощущаю нечто похожее на удар кулаком; мгновенно все становится темным, черным, погружается во мрак. – Амедео, Амедео… Я слышу далекий голос. – Амедео, проснись. Я открываю глаза. Джино Северини наклонился ко мне, положил руку на плечо и слегка меня трясет. – Амедео, черт возьми, ты спишь! – Что? – Ты спал. Я оглядываюсь вокруг и вижу, что монолог Маринетти завершился, все уже встали со своих мест, разговаривают и пьют вино. На меня никто не обращает особого внимания, и я не думаю, что кто-то заметил, как я спал. – Я в самом деле спал? Джино нервничает. – Ты даже храпел! – Серьезно? Мне жаль. – Ты ставишь меня в неловкое положение… Я не могу сдержать смех. – Джино, ты представитель богемы, который нарушает все правила. И что? Теперь ты беспокоишься, что я тебя ставлю в неловкое положение? – Правила нарушаются, когда мы совершаем что-то революционное. А не во время сна. – Ох, ты так достал, что я точно не стану футуристом. – Пойдем, познакомлю тебя с Маринетти. – Это необходимо? – Ты ел и пил за его счет, теперь ты должен с ним познакомиться. – Какой же ты буржуазный. |