
Онлайн книга «На линии огня»
– Что у тебя с лицом? – Да пустяки. Ушиб. – Я знал, знал, что они с тобой не справятся! И прав оказался. Дружески обхватив майора за плечи, Ланда подводит его к столу и до краев наливает стакан. – На-ка вот, прими, а то ты мокрый насквозь. Согрей нутро. Комиссар бригады протягивает ему руку. Даже промерзший до костей Гамбо чувствует, какая она холодная, влажная и шершавая: кажется, будто прикоснулся к рыбе. И не только рука навевает это сходство – жидкие белесые волосы, бледные, неестественно гладкие щеки, выпуклые глаза, спрятанные за толстыми зеленоватыми стеклами очков, и – как зловещее напоминание – вписанные в кружки красные звездочки по углам воротника. Потому что Рикардо, он же Русо, в отличие от всех прочих, даже в знойном августе одет по полной форме. Как будто ему круглый год холодно. – А где майор Гуарнер? – спрашивает Гамбо, ставя пустой стакан на стол. Ланда пожимает плечами, как бы говоря – такие, мол, обстоятельства. – Остался оборонять Аринеру… Больше ничего о нем не знаем. – Вот, значит, как… – А про Хуана Баскуньяну? – Тоже. – Вот ведь паскудство… – Ну теперь ты нам расскажи. – Ланда сердечно обнимает его за плечи. – Где был, что видел? Он произносит эти слова с неподдельным интересом, с живым сочувствием – и Фаустино Ланда, командир разбитой и отступающей бригады, напоминает майору какого-нибудь импресарио, который специализируется на бое быков и в промежутке между двумя бокалами коньяку справляется о результатах неудачной корриды. И даже толстая сигара при нем. Тогда Гамбо начинает рассказывать. Докладывает подполковнику и политкомиссару о том, как отбивали последние атаки на Пепе, как потеряли связь со штабом, как вырвались из кольца. Как гибли поодиночке его люди, пробиваясь к Аринере и к реке. О последнем броске тех немногих, кто все же дошел. – Не волнуйся, – пытается приободрить его Ланда почти легкомысленно. – Уверен, что еще подойдут людишки. – Говоришь, не волноваться? – Ну да. Гамбо кивает: – Конечно, все возможно. Русо слушает их разговор, не размыкая сухие поджатые губы. Потом движением руки обводит все вокруг: понимай как знаешь – это место, сектор Эбро или весь остальной мир. – Это ведь всего лишь малая частица общей картины, – вразумляюще произносит он. – Надо учитывать все в совокупности. Смотри шире, майор. – О какой совокупности ты толкуешь, товарищ комиссар? Тот барабанит пальцами по карте: – Республика предприняла наступление, беспримерное по своим масштабам… Атакуют восемь дивизий. Мы уже взяли или вот-вот возьмем Побла-де-Масалуку и Гандесу, и противник откатывается вдоль русла реки. Между нами и Ампостой его оборона трещит по швам. – А здесь все как-то не так. – Бои за Кастельетс, как тебе известно, были местного значения, и тактическая задача выполнена даже лучше, чем ожидалось: сообщение между Файоном и Мекиненсой прервано. – Стало быть, он теперь и не нужен? Замороженный взгляд в ответ. – Не очень. – Ах вот как… Не очень… Палец комиссара описывает на карте круг. – И, кроме того, в этом секторе фашисты нашими усилиями понесли большие потери и не смогут перебросить подкрепление на другие участки фронта. Но Гамбо даже не смотрит на карту. – Ну да, – отвечает он. – Но для этого потребовалось завалить их свежим мясом рабочих и крестьян – бросить в топку сражения лучшее, что есть в Республике, а заодно и мальчишек, которые еще ни разу не брились. Комиссар смотрит на него с кислой миной: – Мы предотвратили наступление фашистов на Валенсию и заткнули глотку пораженцам. – Вроде выходит, что мы одержали блестящую победу. С такими победами мы скоро очнемся в Перпиньяне. От злой насмешки в этих словах Ланда хмурится, а на лицо комиссара набегает тень. – Товарищ, мне не нравится твой тон, – резко говорит он. Гамбо смотрит невозмутимо: – Тон не нравится? А что из трех тысяч бойцов, которых мы переправили на тот берег, назад пришла едва ли треть, да еще в каком виде, – нравится? – А зачем ты мне это рассказываешь? Надо было лучше драться. – Ах вот как… – с горечью усмехается майор. – Вымолвил наконец. Фаустино Ланда даже вздрогнул при этих словах. – Прошу тебя, Гамбо… – говорит он встревоженно. Но майор пропускает его слова мимо ушей, продолжая неотрывно смотреть на Русо. – Ты о чем, не понимаю, – говорит тот. – О том, как надо побуждать бойцов к действию. – Гамбо дотрагивается до кармана. – У меня тут твоя последняя инструкция: «Если отступите, вас убьет не враг, а мы». – В приказе сказано не так. – Так, но только покрасивей выражено. Комиссар явно теряет терпение. – Мало расстреливали – и вот результат. – Мало? – Гамбо смотрит на командира бригады, но тот отводит глаза. – Что молчишь, Фаустино? Тебе нечего сказать по этому поводу? Подполковник умиротворяюще воздевает руки: – Бросьте вы… Нашли тоже подходящий момент дискутировать. Гамбо снова не удостаивает его ответом. И смотрит на комиссара: – А такое слово – «ошибка» – ты не слыхал, товарищ комиссар? В твоем лексиконе его нет? Русо каменеет лицом. Взгляд через очки такой, что кажется, стекла изнури покрываются изморозью. – Партия никогда не ошибается. Гамбо театрально отшатывается, как от толчка в грудь: – Малость припоздал с этим заявлением. Но «человеческий фактор» порой подводит, да? Ты ведь это имел в виду? – Мы говорим о стратегии и тактике, а не о людях. Я-то думал, ты это усвоил, когда учился в академии в Москве. – Учился. И еще читал «Вопросы ленинизма» товарища Сталина. – Ты на что намекаешь? – Не намекаю, а прямо говорю, что, скорей всего, спросят с тебя, а не с человеческого фактора. И потому, наверно, у тебя такая кислая рожа, а, комиссар Рикардо? Тот отворачивается, как если бы его внимание вдруг привлекла какая-то точка на карте. Потом протягивает руку к бутылке и наливает вина в свой бокал. – Похоже, ты заговариваешься, – произносит он хмуро. – Ты устал. И нуждаешься в отдыхе. Но Гамбо, мотнув головой, гнет свое: – Вот что я тебе скажу, товарищ комиссар. Наши воюют сейчас лучше, чем два года назад, но ненависти у них поубавилось. Сейчас уже идет война не за уничтожение фашизма, теперь противник обрел лицо, время от времени выясняется, что там – такие же люди, как мы, что мы с ними из одного городка и сигареты покупали в одном ларьке… Это несколько меняет дело, понимаешь? |