Онлайн книга «На линии огня»
|
Пато, сунув руки в карманы комбинезона, смотрит на них издали и вспоминает фашистские бомбардировки Мадрида, женщин и детей, разорванных на куски или раздавленных обломками домов. Не раз, выходя из здания своей компании, она видела изуродованные трупы, а однажды бомба разнесла вертящуюся входную дверь, и охранявший ее штурмгвардеец – симпатичный усач, неизменно заигрывавший с девушкой, – раненный осколками, ослепший, ворочался в луже крови, зовя на помощь. – Все это и привело меня сюда, – говорит она вслух, сама того не замечая. И спохватывается, лишь когда мужской голос за спиной отвечает: – Всего этого, должно быть, накопилось слишком много. Пато оборачивается: она смущена и удивлена. Разве что не покраснела. Перед ней стоит капитан Баскуньяна – усы как у Кларка Гейбла, фуражка, не без ухарства сдвинутая набекрень. Щурясь от дыма зажатой во рту сигареты, он разглядывает Пато. – Эти уже не годятся для исторического анализа, для самокритики и марксистской диалектики, – говорит он, показав подбородком на раненых и мертвых. Пато не отвечает. Стоит как стояла, дыша глубоко и редко. – Сигаретку? – предлагает капитан. Она качает головой. И миг спустя спрашивает: – Как там дела с нашей Лолой? – Да никак, – отвечает капитан. – Фашисты держатся, так что готовится новый штурм, и меня прислали внести кое-какие коррективы. Дай бог, чтобы наша артиллерия накрыла мятежников, а не нас. И сделала их более податливыми, когда мы полезем наверх. – Без комиссара? Капитан улыбается: – Да, на этот раз – без него. Но думаю, я и сам справлюсь. Пато кивает. И замечает, что капитан пристально смотрит на нее. И печаль в его глазах странно уживается с детской улыбкой на губах. – Все это… – мягко повторяет он. Пато уклончиво пожимает плечами. Ей, конечно, хочется объяснить свою мысль и особенно – именно этому человеку, стоящему рядом. – Лучше самой пережить все это, чем спокойно сидеть во втором эшелоне и беспомощно смотреть, как нас убивают франкисты. И умолкает, засомневавшись, надо ли продолжать или нет. Взгляд капитана помогает ей сделать выбор. – В первые дни войны, – решается она, – я видела, как женщины-ополченки, пылая страстью и яростью, выходили на улицу драться вместе с пролетариями… И снова замолкает, не зная, насколько уместно будет договорить. – Мне кажется, это не совсем твой случай, – замечает Баскуньяна. Она благодарно кивает – он ухватил самое главное: – Да, у меня не было ни страсти, ни ярости… Я просто занялась политикой. В восемнадцать лет вступила в Союз женщин-антифашисток. И удивлялась, что Пассионария, Виктория Кент или Маргарита Нелькен собирают больше людей, чем корриды с участием самых прославленных тореро. Меня буквально завораживали фотографии русских женщин на обложках «Эстампы» или «Мундо графико»… – И тебе хотелось стать одной из них, – договаривает за нее капитан. – Я и стала. Или пытаюсь стать. – Но сейчас редко можно встретить женщину на фронте. – Да, я знаю… О нас идет дурная слава. – Я не об этом, – качает головой Баскуньяна. – Да не важно, не переживай… Я не обиделась. Поначалу мы были полезны для пропаганды. Фотографии девушек в синих комбинезонах из чертовой кожи, с патронташами крест-накрест, с винтовкой в руках имели успех и у нас, и за границей, шли на пользу нашему делу. Потом мы перестали быть героинями: отношение к нам изменилось – теперь на нас смотрят косо… Она замолкает, словно вдруг устала говорить. – Ну ты сам знаешь… – Нет, не знаю. – Посыпались как из худого мешка толки и слухи: дескать, мы проститутки, мы разносим венерические болезни… – А-а, ты об этом. Баскуньяна в последний раз затягивается сигаретой, почти обжигающей ему ногти, бросает окурок, пожимает плечами. – Ну, отчасти это так, – говорит он, улыбкой как бы прося не принимать свои слова всерьез. – В первые дни проститутки толпами записывались к нам. Я даже помню кое-кого из них. Пато болезненно морщится: – Только в самом начале. Пока всюду еще царили разброд и дезорганизация… Но навредить они успели. Быть ополченцем считалось доблестью для мужчины и позором для женщины. – И это верно, – соглашается капитан. – Несправедливо, конечно, но верно. – Тогда решили, что война – мужское дело, а нам лучше сидеть в тылу. – В кое-каких вопросах некоторые наши вожди недалеко ушли от фашистов, – саркастически замечает Баскуньяна. – Именно так. Женщина – это машина для производства потомства, домохозяйка… Вот во что нас хотят превратить те и кое-кто из этих. Из наших. – Однако же вы здесь – ты и твои подруги… Достойное исключение. – И мы это заслужили. В моем взводе все получили хорошее образование, а потом еще учились профессии связиста. Всякие специальные курсы, повышение квалификации… С точки зрения подготовки мы на голову выше всей этой… И осекается, меж тем как капитан улыбается шире. – Полуграмотной солдатни? – договаривает он за нее. Пато не отвечает. Взгляд ее скользит по раненым под навесом. – Я знаю, что ждет нас, женщин, если победят фашисты, – говорит она миг спустя. – Все потеряете и откатитесь на сто лет назад. – Вот именно. Они молча смотрят друг на друга. Оба очень серьезны. В глазах у него, думает Пато, светится покорность судьбе. Оттого у него на лице такая печаль, которую он словно хочет скрыть постоянной улыбкой. Это взгляд человека, не питающего иллюзий ни насчет будущего, ни в отношении настоящего. – А как там идут дела? – спрашивает она для того лишь, чтобы нарушить молчание. И для того, чтобы оборвать собственные мысли. – Да об этом тебя лучше спросить, – пожав плечами, насмешливо говорит Баскуньяна и показывает туда, откуда они только что вышли. – Ты ведь в полном курсе дела. – Ну уж… Мое дело – тянуть провода и втыкать штекеры. Устанавливать связь. – И ты не слышишь, о чем говорит начальство? – Стараюсь слышать как можно меньше. – Ты, я смотрю, не любопытна. – Что есть, то есть. Баскуньяна переводит взгляд на раненых. Как раз в эту минуту появляются трое новых. Один, с завязанными окровавленной тряпкой глазами, держится за плечи товарища, который, опираясь на винтовку и припадая на одну ногу, идет перед ним. – Ну, в сущности, дела неплохие. Ниже по реке наши наступают на Гандесу и теснят франкистов. |