Книга Сердце бури, страница 130 – Хилари Мантел

– Выходит, я лгу? – спросил Марат.

– Я признаю, некоторые из них захотят вступить в переговоры, чтобы вернуть свои посты. Это просто лишний раз доказывает, что нет никаких бриссотинцев.

– Только если это выгодно нам, – сказал Марат.

Четыре часа пополудни, улица Кордельеров.

– Но вы не можете просто так уйти.

Камиль был потрясен. Нельзя явиться солнечным днем и сказать, двадцать лет я был счастлив считать вас своим другом, а теперь я ухожу на смерть.

– Можно, – неуверенно ответил Луи Сюло. – Вполне.

Ему, летописцу «Деяний апостолов», везло. И в восемьдесят девятом, и в девяностом толпа могла разорвать его – толпа, которую науськивал Фонарный прокурор. «Проходя мимо фонарного столба, я вижу, с какой жадностью он ко мне тянется», – писал Сюло.

Потрясенный Камиль молча смотрел на друга, хотя ему следовало знать, следовало ждать такого исхода. Луи был за границей, в лагерях эмигрантов. Зачем он вернулся в Париж? Разве только решил свести счеты с жизнью.

– Вы сами рискуете, – сказал Сюло. – Мне незачем вам рассказывать, как это бывает. Я оставил надежды сделать из вас роялиста. По крайней мере, это в нас общее – мы верны нашим принципам. Я готов умереть, защищая дворец, но кто знает, вдруг королю повезет. Мы еще можем победить.

– Ваша победа станет моей погибелью.

– Я этого не хочу, – сказал Сюло.

– Лицемер. Вы должны этого хотеть. Нельзя выбирать путь и отказываться от последствий того, куда он вас заведет.

– Я не выбирал путь. Я сохраняю веру.

– Веру в этого грустного толстого болвана? Если хотите, чтобы вас принимали всерьез, нельзя жертвовать жизнью ради Капета. Это просто нелепо.

Луи отвел взгляд:

– Не знаю… возможно, я в чем-то с вами согласен. Но медлить больше нельзя.

Камиль раздраженно махнул рукой:

– Разумеется, медлить нельзя. Ступайте к себе и сожгите все, что вам могут вменить. Тщательно переберите бумаги – сами знаете, с революцией появляются новые преступления. Соберите только самое необходимое – пусть никто не догадается, что вы бежите. Потом передадите мне ключи, и я обо всем позабочусь впоследствии… в смысле, на будущей неделе. Сюда не возвращайтесь: у нас ужинают марсельцы. Ступайте к Аннетте Дюплесси и затаитесь, пока я за вами не приду. Подготовьте мне очень подробную записку о том, как следует уладить ваши финансовые дела. Но собственноручно не пишите, попросите моего тестя вам помочь и не пренебрегайте его советами. Бумагу не подписывайте и не оставляйте на виду. Тем временем я раздобуду вам паспорт и другие документы. Вы говорите по-английски?

– А вы умеете распоряжаться. Можно подумать, вам не впервой переправлять людей из страны.

– Бога ради, Луи.

– Спасибо, но нет.

– В таком случае возвращайтесь сюда к девяти, – взмолился Камиль. – Завтра я отвлеку их, вас никто не заметит. У вас появится шанс спастись.

– Но, Камиль, вы сильно рискуете. Вы можете навлечь на себя большие неприятности.

– Так вы не придете?

– Нет.

– В таком случае что толку продолжать этот разговор?

– Потому что я боюсь за вас. Вы ничем мне не обязаны. Мы оказались… нет, мы выбрали… мы выбрали разные стороны. Учитывая обстоятельства, я и вообразить не мог, что наша дружба продлится так долго.

– Когда-то вы так не думали – вы смеялись, заявляя, что человек выше политики.

– Я помню. Свобода, веселье, королевская демократия. Когда-то я в это верил, но не сейчас. Королевской власти придет конец; лично мне свобода по душе, к тому же впереди сражения, не говоря о гражданской войне, нам будет не до веселья. Вы должны понять, что после того, что случится завтра, верность друзьям будет значить очень мало.

– Вы требуете от меня признать, что ради революции – такой, какой вы ее воображаете, – я позволю человеку, которого я люблю, сгинуть из-за собственной глупости.

– Я не хочу, чтобы вы пожалели об этом впоследствии.

– Я вам не позволю. Сегодня же вечером вас арестуют. Я не позволю вам покончить с собой.

– Едва ли этим вы окажете мне услугу. Я так долго насмехался над Фонарем и теперь не хочу, чтобы меня выволокли из камеры и на нем вздернули. Никто не заслуживает такой смерти. Я знаю, вы можете отправить меня в тюрьму, но это будет предательством.

– Чего?

– Принципов.

– Что вам до моих принципов, а мне до ваших?

– Спросите Робеспьера, – устало ответил Луи. – Спросите совестливого человека, что важнее: друг или страна? Спросите его, какова нынче цена человеческой жизни? Старинные приятели или новые принципы? Спросите Робеспьера, Камиль. – Он встал. – Зачем я вообще к вам пришел, от меня одни неприятности.

– Никто не способен создать мне неприятности. Нет такой власти, которой это под силу.

– Однако, полагаю, к этому все идет. Простите, я так и не повидал вашего сына.

Луи протянул руку. Камиль отвернулся.

Луи сказал:

– Отец Берардье в тюрьме, дорогой мой. Вы не могли бы посодействовать его освобождению?

Пряча лицо, Камиль сказал:

– Марсельцы разойдутся после ужина в половине девятого, если не затянут песню. Потом я буду с Дантоном, где бы он ни находился. Можете заходить в любое время. Ни он, ни его жена вас не выдадут.

– Я не знаю Дантона. Конечно, я его видел, но ни разу с ним не беседовал.

– Вам незачем вступать с ним в беседу. Просто скажете, что я прошу его спрятать вас, такая у меня причуда.

– Вы не посмотрите на меня напоследок?

– Нет.

– Воображаете себя женой Лота?

Камиль улыбнулся, повернул голову. Дверь за Луи закрылась.

– Думаю, мне незачем возвращаться в Фонтене, – сказала Анжелика. – Виктор приютит меня. Хочешь повидаться с дядей?

– Нет, – ответил Антуан.

Дантон рассмеялся:

– Каков боец, хочет остаться.

– Надеюсь, у Виктора будет поспокойнее? – От переживаний лицо Габриэль выглядело болезненным, желтоватым.

– Да, да, да. Иначе я бы его не отпустил. А, Лолотта, и ты здесь.

Люсиль пронеслась по комнате и положила руки на плечи Дантону.

– Хватит хмуриться, – сказала она. – Я знаю, нас ждет победа!

– Вы перебрали с шампанским.

– Все вокруг меня балуют.

Он понизил голос, прошептав ей в волосы:

– Будь вы моей, и я бы вас баловал.

Люсиль со смехом отстранилась.

– Как вы можете? – резко спросила Габриэль. – Как вы можете смеяться?