Книга Сердце бури, страница 175 – Хилари Мантел

На следующий день Луиза строго наказала слугам не говорить никому, что мсье дома. Она спустилась к нему еще до семи. Он уже встал, оделся и читал письма.

– Все-таки решили выйти из дома, гражданин Дантон?

Он поднял глаза и увидел, что она разочарована.

– Нет, я остаюсь. Но мне не спится… слишком много мыслей.

– Если спросят, вернулись ли вы, что мне отвечать?

– Солги.

– Вы уверены?

– Да. Мне нужно время, чтобы все обдумать.

– Думаю, в этом не будет большого греха.

– Я гляжу, со вчерашнего вечера ты стала смелей.

– Хватит надо мной смеяться. Если кто-то придет, я его не впущу, а если встречу кого-нибудь на пути в лавку…

– Отправь в лавку Мари.

– Я не разрешаю ей выходить. Она может проговориться. Я скажу, что не видела вас и что вашего возвращения не ждут.

– Вот это мне нравится.

Дантон вернулся к письмам. Его тон был добродушным, но в нем проскальзывали усталость и скука. Я не умею с ним разговаривать, подумала Луиза. Ах, почему я не Люсиль Демулен.

Вернулась она в девять, запыхавшись. Он с закрытыми глазами сидел перед чистым листом бумаги.

– Не пишется, – сказал он, открыв глаза. – Слова есть, но они никого не зажгут. Хорошо, что у меня есть свой журналист.

– Когда вы намерены выйти?

– Думаю, завтра. А что?

– Вам не удастся скрываться дольше. Я видела вашего журналиста. Он знает, что вы дома.

– Откуда?

– Он подозревает. Разумеется, я все отрицала. Я едва спаслась. Он не поверил ни единому моему слову.

– Тогда сходи к нему, извинись и признайся, что он был прав. Попроси защитить меня от мародеров из комитета – скажи, я еще не решил, что должен сказать по поводу Дюмурье. И пусть бросает все дела и вечером приходит со мной выпить.

– Не уверена, что мне следует передавать такие послания. Это неприлично.

– Если ты думаешь, что это и есть разгул, – сказал он, – тебе многому предстоит научиться.

На следующее утро Луиза встала даже раньше прежнего. Ее мать, спотыкаясь и застегиваясь на ходу, вышла из спальни.

– В такой час! – Она прекрасно знала, что слуги Дантона спят не в квартире, а на антресолях. – Ты застанешь его одного. Да и как ты туда войдешь?

Луиза показала зажатый в ладони ключ.

Она тихо открыла дверь в кабинет, где должен был сидеть Дантон, если он уже встал, в чем Луиза сомневалась. Камиль стоял у окна: рубашка, кюлоты, сапоги, всклокоченные волосы. Стол усеивали бумаги Дантона, исписанные поверху другим почерком.

– Доброе утро, – сказала Луиза. – Вы пьяны?

Ему потребовалось мгновение, чтобы вспылить.

– А что, разве похоже?

– Нет. Где гражданин Дантон?

– Я его прикончил, а последние три часа расчленял труп. Ты поможешь мне вынести его останки? Бога ради, Луиза, он спит в своей постели, где еще ему быть?

– Он пьян?

– И сильно. Вот зарядила. К чему все эти расспросы о пьянстве?

– Он признался мне, чем вы намерены заняться. Напиться.

– Ясно. Ты потрясена?

– Весьма. Что вы писали?

Он сел за письменный стол, откуда мог хорошенько разглядеть ее лицо.

– Полемическую статью.

– Читала я ваши статьи.

– Они прекрасны, не правда ли?

– Я думаю, они возмутительно жестоки и крайне вредны.

– Хорош бы я был в своем ремесле, если бы нежная юная дева вроде тебя их похвалила.

– Не думаю, что вы так уж хороши, – сказала она. – И вряд ли вы были сильно пьяны, если успели столько понаписать.

– Я могу писать в любом состоянии.

– Теперь многое становится ясно.

Она перевернула страницу, чувствуя на лице тяжелый взгляд его черных глаз. На шее у Камиля висела серебряная цепочка, но кулон был скрыт под рубашкой. Может быть, там распятие? Может быть, все не так плохо, как кажется? Луизе мучительно захотелось дотронуться до него, и это чувство было сильнее набожного желания узнать, что на цепочке, – ее духовник назвал бы это соблазном. Камиль поймал ее взгляд и вытащил из-за ворота рубашки диск с гравировкой, медальон. Внутри – он молча открыл медальон – лежала прядь светлых волос.

– Это волосы Люсиль?

Он кивнул. Она сжала медальон в левой руке, а правой провела по его коже у основания горла. Мгновение – и назад пути не было. Лучше бы я отрезала себе руку, подумала Луиза.

– Не волнуйся, ты перерастешь эту привязанность.

– Вы возмутительно тщеславны.

– Согласен. Не вижу смысла умерять свое тщеславие, а вот вам, гражданка, советую не распускать руки.

Он произнес это таким едким тоном, что Луиза чуть не расплакалась.

– Чем я вас так разозлила?

– Тем, что начала разговор, спросив, не пьян ли я, что не слишком вежливо, даже по нынешним меркам. И потом, если ты выстраиваешь свои войска на рассвете, будь готова, что придется вступить в сражение. Постарайся усвоить, Луиза: если ты вообразила, что влюблена в меня, тебе лучше передумать и поскорее меня разлюбить. Я не хочу никаких недомолвок. То, что Дантону позволено с моей женой, и то, что мне позволено с его, – разные вещи.

Молчание.

– Не трудись делать удивленное лицо, – сказал Камиль. – Все остальное ты уже сделала.

Луизу затрясло.

– Что он вам сказал? Что именно?

– Что он от тебя без ума.

– Так и сказал? В каких выражениях?

– Почему я должен удовлетворять твое любопытство?

– Когда он это сказал? Вечером?

– Утром.

– В каких словах?

– Не помню.

– Слова – ваша профессия, разве нет? – крикнула она на него. – Все-то вы помните.

– Он сказал: «Я без ума от Луизы».

Она не верит ему, но пусть.

– Он говорил серьезно? Как?

– Как?

– Да, как?

– Как всегда в четыре утра.

– Что это значит?

– Выйдешь замуж, узнаешь.

– Порой, – сказала она, – я думаю, что вы и есть воплощенное зло. Это грубое слово, но я действительно так думаю.

Камиль скромно опустил ресницы:

– Я стараюсь. Впрочем, Луиза, не советую тебе быть со мной неласковой – в некотором смысле нам с тобой жить. Если ты не попытаешься его изменить, но ты же не станешь этого делать?