Онлайн книга «Метла системы»
|
ЛИНОР: Что вы говорите? ДЖЕЙ: Мы движемся гаргантюанскими шагами. Повсюду клубятся газы прорыва, в которых парадоксальным образом все становится странно ясным. Вы разве не чувствуете? ЛИНОР: Думаю, вы слетели с катушек. Я не подписывалась на спермотерапию, остолоп, я это прямо… ДЖЕЙ: Признайте, что ваше влечение к этому Другому идет изнутри вашего «Я». Упружьте мембрану. Пусть проницание пройдет, как вы того хотите! ЛИНОР: И как, позвольте спросить, во все это должен вписаться Рик? Как с Риком-то? ДЖЕЙ: Рик знает, что должен навеки оставаться для вас Другим. Рик знает значение мембраны. Рик как сперматозоид без хвостика. Обездвиженный сперматозоид в матке жизни. Как вы думаете, отчего Рик так отчаянно несчастлив? Как вы думаете, что он разумеет под Входной Дверью Единения? Линор Бидсман делает паузу. ДЖЕЙ: Он разумеет мембрану! Рик находится в заточении, в собственной мембране. У него нет инструмента, чтобы выбраться. ЛИНОР: Эй, вам вроде не положено говорить о других ваших пациентах. ДЖЕЙ: Как вы думаете, почему он такой собственник? Он хочет вас в себе. Он хочет заточить вас в своей мембране – с собой. Он знает, что ему никогда не удастся полноценно проникнуть в мембрану Другого, и оттого желает вобрать этого Другого в себя, навсегда. Он больной человек. ЛИНОР: Слушьте, хватит плавать вокруг да около. Вы уже всё сказали. ДЖЕЙ: Нет, это вы всё сказали. Все различия разбиты вдребезги. Я не здесь. Я – сперматозоид внутри вас. Помните, что вы наполовину сперматозоид, Линор. ЛИНОР: Простите? ДЖЕЙ: Сперматозоид вашего отца. Это часть вас. Неотделимая. ЛИНОР: При чем здесь вообще мой отец? ДЖЕЙ: Признайте. ЛИНОР: Что я должна признать? ДЖЕЙ: То, чего вы поистине хотите внутри себя. То, о чем вопиет ваша мембрана. ЛИНОР: Господи. ДЖЕЙ: Слушайте… Слышите? Тихий вопль мембраны, да? «Дайте мне быть яйцеклеткой, дайте…» ЛИНОР: Он меня любит. ДЖЕЙ: Любит? Адонис? Полноценный Другой? ЛИНОР: Рик, дегенерат. Рик меня любит. Он так сказал. ДЖЕЙ: Рик не может дать вам то, что вам нужно. Признайте. ЛИНОР: Он меня любит. ДЖЕЙ: Эта любовь – отстой, Линор. Это изначально нечистая любовь. Любовь дряблой, нечистой мембраны, которая присасывается к Другому, ища грязи. На уме у этой мембраны грязь. Она хочет смешать вас с грязью. Линор Бидсман делает паузу. ДЖЕЙ: Вы любите его в ответ? Полноценно ли он колотится о вашу мембрану? ЛИНОР: Душ, пожалуйста. ДЖЕЙ: Признайте источник ваших настроений. ЛИНОР: Выпустите меня. Двигайте кресло. ДЖЕЙ: Туки-туки. Мы беспомощны и бездейственны как части системы, пока не осозна́ем существование этой системы. Туки-туки. Как сиропно хлюпает ваша мембрана. ЛИНОР: Слушьте, или вы меня сейчас выпускаете, или я перестану приходить. Я не шучу. ДЖЕЙ: Сначала признайте. Скажите громко. Выплесните. Ваши зрачки не лгут. Воплотите мечты в жизнь. Выведите их в сеть. Вберите Другого внутрь. ЛИНОР: Душ. Пожалуйста, душ. ДЖЕЙ: Признайте всё. Хотите свой противогаз? Всего-то? Это никакая не проблема. Проницаемая мембрана пахнет не розами. ЛИНОР: Боже. ДЖЕЙ: Как мы полагаем, что сказала бы обо всем этом Линор? ЛИНОР: Кто? /в/ – Ты в порядке? – М-м-м, хм-м-м. – Ты ужасно бледная. – … – Хочешь попробовать моего устричного супа? – Ты же знаешь, я ненавижу устричный суп. Устрицы плавают в нем как маленькие ротики. – Ты наверняка хочешь чего-нибудь, кроме крошечного салата. – Пожалуйста, не говори мне, чего я хочу, Рик. Я сегодня сыта этим всем по горло. – Что ты имеешь в виду? – … – Это отсылка к Джею? – … – Неважная была сессия? – Не хочу об этом говорить. – Но если ты потерпела психологический ущерб… – Мы договорились, что не станем говорить о визитах к Джею, помнишь? – Ты такая бледная, практически прозрачная. – Ну, можешь дотронуться до меня в районе груди, если хочешь, как в той тупой истории. – Прости? – Та история, самая первая, которую ты попросил меня прочесть? Где старик трогает мальчика, когда хочет убедиться, что тот – не окно? – Эта история тебя не тронула? Как она там называется… – «Любовь». – Да, точно. – Зато мне понравилась другая. Которая «Превращение, восьмидесятые». Я решила, что это просто убой. Когда в рок-звезду на сцене швыряют монеты, и те в нем застревают, и он умирает, это, может, чуток банально, но в целом история убийственная. Как ты просил, я поставила на ней огромную звездочку. – … – Ты расхотел свой суп? Я про ротики просто так сказала. Доедай. – Но другая история тебя, значит, не тронула. – Может, я ошибаюсь, но я решила, что это какой-то бред свинячий. – … – О нет, она тебе понравилась? Я по невежеству топчусь на классной штуке, которая тебе нравится? – Мои вкусы в данный момент третьестепенны. Мне просто любопытно, почему она не понравилась тебе. – Да я толком и не знаю. Она мне показалась… ну, вот как ты говорил о рукописях озабоченного студенчества. Она мне показалась искусственной. Типа ребенок, который ее писал, перестарался. – Ясно. – Вся эта фигня насчет «И тут пришел контекст, и Контрацеппер потускнел». – Концеппер. – Что? – Разве имя протагониста не Концеппер? В истории? – Точно, Концеппер. Но вот эта фигня насчет контекста. Разве истории не положено самой создавать контекст, в котором люди вынуждены что-то делать, что-то уместное или неуместное? Истории не положено просто упоминать определенный контекст, который вроде как надо пытаться создать, верно? – … – И стиль, честно говоря… Я запомнила одну строчку: «Он криво ухмыльнулся». Криво ухмыльнулся? Кто ухмыляется криво? Никто криво не ухмыляется, вообще, кроме как в историях. Всё как понарошку. История об истории. Я положила ее на стол Мэвис вместе с историями о проктологе и снегоуборщике. |