Книга Универсариум, страница 26 – Антон Кара

– Тогда приступим, – я наполнил бокалы, протянул один ей, сел в кресло напротив, и мы чокнулись.

Горьковатый вкус ожег мое нёбо.

Мальвина отпила немного виски и облизнула синим языком голубые губы. А это охренеть как зрелищно! Словно она какая-то мифическая химера, живущая в волшебном болоте посреди живого леса. Прячущая под юбкой пушистый длинный хвост.

Всё в ней прекрасно, только грудь маленькая – но и она, я уверен, прекрасна. Ох, Мальвина.

Я ее захотел. Снова.

– Ты недопиваешь, – бросил я. – Делового разговора не получится.

Она взглянула на меня озадаченно.

– Хочешь, чтобы я напилась до беспамятства?

– А ты боишься, что я воспользуюсь твоей беспомощностью и изнасилую тебя?

Она взглянула на меня настороженно.

– Ага, размечталась! – пыхнул я.

По ее лицу пронеслись синие волны смущения, заинтригованности и возбуждения.

– Просто хочу, чтоб мы быстрее стали друзьями и могли говорить откровенно. Без понтов. Ты готова не врать и не выпендриваться?

Она задумалась на мгновение. А потом демонстративно допила виски до дна. Поставила бокал на столик. И сказала:

– Готова. Но и ты не ври.

– Идет, – я тоже осушил свой бокал, пристроил рядом с ее и стал их наполнять снова.

– Главное, не обманывать не только друг друга, но и себя.

Она моргнула с задержкой в знак согласия.

А я добавил:

– Потому что меня ты всё равно не проведешь.

Мы звенькнули бокалами и, искоса глядя друг на друга, проверяя соблюдение честности, выпили всю дозу.

Мальвина сняла ногу с ноги и прижала ко рту тыльную сторону ладони, пережидая огненный проход алкоголя по пищеводу. Ее глаза сверкнули еще жарче.

– Я так не бухала со школы, – прокряхтела она сквозь горечь.

– Вспоминаем выпускной!

Я налил еще.

– Или это было в прошлом году? Сколько тебе?

– Двадцать три. А тебе?

– Тридцать. За молодость!

– Ну подожди, подожди, – взмолилась девушка с синими чертами. – Это быстро слишком. Дай отдышаться хоть.

– Дыши.

Она действительно вздохнула. Шумно и с облегчением.

– Откуда в тебе вся эта синева? – поинтересовался я, откинувшись назад.

Мальвина же, наоборот, наклонилась немного вперед, скрестив руки на сведенных вместе и свешенных с дивана в сторону бедрах.

– С той же школы, – трогательно произнесла она. – Помню, с мамой мы еще так ругались из-за этого. А мне по фигу было. Выделяться хотела. Красиво потому что. Разве нет?

Она провела руками по волосам, закрутив их у кончиков, и с неподдельной надеждой взглянула на меня.

А я просто снисходительно кивнул, источая легкую улыбку. Затем придвинул к ней ее бокал. И поднял свой.

– За молодость!

Она послушно чокнулась со мной и, морщась, преодолевая забористую крепость, неспешно выпила всё, прозвенев в конце оставшимися на дне льдинками.

Я повторил за ней, но без страдальческого гримасничанья.

И, взглянув на ее порозовевшее голубое лицо, спросил:

– А отец? У тебя есть отец?

Ее светящиеся глаза остекленели. Да она, в общем-то, вся замерла.

– А к чему этот вопрос? Какая разница?

Кольнуло, видать. Я чувствовал, что кольнет.

– Развелись? – бросил догадку я.

Она резко опустила голову, будто поймала в лицо удар мячом, что-то там быстро обдумала, затем так же резко вернула глаза на меня и с еле поддерживаемой суровостью на лице и в голосе сказала:

– Да, а что?

– Обижена на него? – не успокаивался я.

Снова она медлила, осмысливая мой вопрос и ища на него уместный ответ.

– Зачем… зачем ты всё это спрашиваешь? – жалостно протянула Мальвина, состроив удивленное и встревоженное личико.

– Обижена? – Я будто не слышал ее попыток отразить мои поползновения в душу.

Она нырнула в сумку, выудила пачку сигарет, вскочила с дивана и, отвернувшись от меня, подошла к окну. Должно быть, чтобы я не мог видеть ее лица.

Я снова наполнил бокалы, взял их и тоже встал. И после щелчка зажигалки услышал ее охрипший голос:

– Я на них обоих обижена. С тех пор как мне исполнилось пятнадцать, мама… а папа уже ушел тогда к другой, молодой… мама стала вести себя, будто я ей не дочь… а подруга, будто я соседка по квартире.

Я стал рядом и поставил бокалы на подоконник. Голубые глаза Мальвины сверкали накатившей пеленой слез. В этот момент ее лицо, с этими в тон глазам яркими тенями и накрашенными губами, выглядело еще красивее, чем когда она натягивала на себя натренированную светскую улыбку.

– Она стала жить своей жизнью, думать о себе и тратить только на себя, правда, продолжала меня кормить. А одежду, косметику и всё такое, говорила, пусть тебе твой папаша покупает… А мне ведь мама нужна была, а не подруга. Мама! Мне, может, хотелось иногда калачиком свернуться у нее на коленках и жаловаться на что-нибудь.

Мальвина курила, поддерживая правую руку за локоть левой и нервно подергивая коленом – будто пыталась опередить дрожь.

Я поднес пепельницу. И мы продолжили разглядывать ночные блики города.

– Девчонки красились уже все, а я долго… – она затянулась. – А потом… стала краситься вот так.

Она ехидно оскалилась. Пряча за этой ядовитой улыбкой вновь закровоточившие старые раны. Закровоточившие от наглого ковыряния в них моих скучающих пальцев.

– Тебе ведь я нравлюсь такая?

Она продолжала демонстрировать гримасу, подавляющую боль и выпячивающую наружу весь контролируемый сейчас потенциал ее сексуальности.

А я видел перед собой маленькую обиженную девочку. В теле созревшей красивой пьяненькой телки. Чрезмерно окрашенной в голубой цвет.

– Давай обнимемся, – шепнул я.

Забрал у нее сигарету, затушил в пепельнице, аккуратно снял с нее шляпу и раскинул свои руки. Мальвина, как показалось, с непониманием и недоверием, но всё же с легкостью нырнула в мои объятия. И я сжал ее тепло и крепко. Ее лицо утонуло в моем плече.

– Даже если тебя отмыть от всего этого добела и постричь наголо, ты всё равно будешь красавица.

Я мягко поцеловал ее в синюю макушку.

В это же мгновение ее руки сдавили меня сильнее.

Мы стояли так минуты полторы – две. Я слышал местами взрывающийся шум ее дыхания. Поглаживал нежно по голове, словно жалел и успокаивал. Может быть, так и было.