Книга Универсариум, страница 90 – Антон Кара

А согласилась бы она вообще сюда прийти, если бы ее не благословил на это профессор?

– Ты вчера меня не дождалась, – упрекнул я. – Что так?

И зачем я вываливаю эти претензии? Знаю же, что виноватые не любят, когда их корят, напоминают, заставляют оправдываться, это только отталкивает. Просто я снова в себе не удержал.

– Давай не будем говорить о вчера. – Полина провела пальцами по моему лицу. – У нас с тобой есть сегодня.

Она наползла ладонью на мою ширинку.

Ни стресс, ни алкогольное отравление не притупили мгновенной реакции у меня в штанах. Она это почувствовала и ехидно улыбнулась.

Хоть мою голову и выворачивало изнутри, я отчетливо понимал, что сейчас она ведет себя как мужик, а я – как телка.

Рассказать ей всё сейчас? Или трахнуть и рассказать потом? Ну что за мысли – конечно, потом.

– Выпьем? – пытливый взгляд голубых глазищ.

А вот пить мне не хотелось: кое-как начал приходить в себя. Да и к тому же я бросил. Хоть и совсем недавно – несколько часов назад, – но зато решительно, бесповоротно, раз и навсегда.

– Конечно, – ответил я, подошел к столику и стал откупоривать бутылку.

– Профессор вчера тебя очень расхваливал, – сказала Полина. – Говорил, что ты стремительно развиваешься, что хоть ты сначала и отталкиваешь какую-то информацию, но всё равно впитываешь, всё равно принимаешь и она прививается тебе. Он даже считает, что когда-нибудь ты сможешь преодолеть все границы и стать как он.

Надо же, как мило!

– Как он? Это кем, сверхчеловеком?

Она улыбнулась.

– Если это слово тебе нравится, то да.

Я наполнял бокалы вином.

Полина подошла сзади, запустила руки мне под мышки, прижалась щекой к спине.

– Эй, – промурчала она. – Чего ты такой мрачный?

Ее ласка согрела меня.

Я поставил бутылку на столик и осторожно повернулся. Посмотрел в ее преисполненные нежности глаза. И заглотил ее взгляд, и ел его, и ел. Ел, не смакуя, задыхаясь, захлебываясь.

– Влюбился, – сказала Полина.

Сказала не с сожалением и не с одобрением, а просто проконстатировала открывшийся ей факт.

Я молчал.

А ей и не нужно было от меня подтверждения или опровержения ее слов.

– Ты сам не знаешь, что такое любовь.

Сейчас я вообще не знаю, что я знаю, а чего не знаю. Я не мог думать – только чувствовать.

– Это всего лишь еще один барьер на пути к абсолютной свободе, на пути к себе, и ты его тоже сломаешь.

Полина завела руки за спину и расстегнула молнию.

– Твоя любовь ко мне – это даже не твой выбор.

Она сняла платье, оставшись в голубых трусиках.

– Ты был воспитан средой, которая запрограммировала тебя любить всё это… – она взмахнула пальцами, указывая на свое роскошное тело. И спустила трусы.

Я пялился на нее так, будто никогда не видел обнаженной женщины. Еще немного – и с моих губ непроизвольно сорвется слюна.

– Ты любишь мое лицо, губы, волосы, мою грудь, попу, ноги, потому что тебя с детства кормили подобными моему образами, через фильмы, через журналы, плакаты. Потому что тебя окружали женщины с образами, впитанными ими из таких же фильмов, журналов, плакатов.

Она расстегивала мне рубашку. А я не сопротивлялся.

– Твои вкусы, мнения, желания сформированы средой. В них нет свободного тебя.

Ее пальцы расправились с застежкой моего ремня, спустили молнию на ширинке и стянули брюки до колен.

– Ты любишь секс.

Она попятилась и села на кровать, уперев в нее руки за спиной, заняв этакую позу ожидания и как бы предлагая мне самому раздеваться дальше.

– Ты пытаешься заполнять внутреннюю пустоту удовольствием от секса, но ведь оно такое короткое, слишком быстро исчерпывается, а пустота… пустота, она остается. Не должно быть пустоты. Ее нельзя засыпать сиюминутными удовольствиями.

Я почему-то раздевался неспешно: снимал рубашку, брюки, носки, будто через не хочу собирался сделать ей большое одолжение, оттрахав ее. Но это было не так. Я безумно ее хотел. Я соскучился. Я хотел любить ее вкусное тело.

Полина приподняла брови, удивляясь, что я разделся не полностью и будто застыл в нерешительности.

Она сказала:

– Снимай трусы.

Никаких сомнений – это моя женщина.

Я с улыбкой подчинился. И пошел к ней.

Забрался пальцами в ее волосы.

Она подняла голову, я наклонился и поцеловал в губы.

– Любишь, – сказала Полина. И снисходительно улыбнулась.

Она обвила мою шею руками, повалила меня на спину рядом с собой и легла сверху. Нежно поцеловала меня и прошептала:

– Любовь тоже недолговечна. Она изменчива, то слабеет, то вновь крепнет, а однажды совсем проходит.

Я мягко сжимал ее талию и поглаживал.

– Ты нашел во мне много особенностей, которые ты любишь в женщинах, и думаешь, что любишь меня. А что, если через месяц, через год ты встретишь женщину, у которой таких особенностей будет больше, чем у меня? Тогда ты полюбишь ее? И что будешь делать? Уйдешь к ней или станешь мучиться сам и мучить всех вокруг?

Полина говорила тихо и добродушно. Она словно старалась довести до меня свои мысли не жестким метанием ножей в дерево, как это делает Венгров на своих лекциях, а спокойно вводя мне в рот ложечку за ложечкой горькое лекарство вместе со сладким сиропом.

– Любовь, – томно проговорила она. – Что ты вкладываешь в это слово? Что-то высокое, безграничное, непобедимое? Но это всего лишь безрассудное проявление услужливости человеку, несмотря ни на какие его личные заслуги и качества.

Неужели она настолько стерилизовалась от чувств, что видит не вещи, а их математические выражения в двоичном коде? Ведь она… она никогда не полюбит меня. Для нее я просто набор нулей и единиц.

– Ты стремишься к любви, потому что хочешь освободиться от одиночества. Но свобода может быть только в одиночестве.

Полина говорила приятным тоном и водила пальцем вокруг моих губ.

– Любовь – это зависимость, – продолжала она. – Это потребность в зависимости, а значит – в рабстве. В рабстве и порабощении.

Я чувствовал тепло ее сочного тела и будто впитывал исходившее от него радиационное излучение. Я хотел ее уже неистово. Но продолжал, похлопывая глазами, слушать ее трогательное разглагольствование.

– Ты хочешь любви, чтобы владеть мной. Хочешь встроить меня в свой интерьер, словно вещь, где-нибудь между статуей и деревцем в горшке.